Тогда все помыслы обратились на короля, все усилия были направлены на то, чтобы без промедления поднять его на корабль. Но больной и обессиленный, сменивший доспехи на шелковый камзол, верхом не на ратном коне, а на обозной лошади, король остановился, услышав сигнал тревоги, и заявил, что взойдет па корабль лишь тогда, когда больные и солдаты - все до последнего - будут находиться на борту. Моряки, охваченные паникой, помышляя лишь о собственном спасении, перерубили канаты, державшие галеры, на которые едва успела погрузиться треть воинов, и, несмотря на крики рыцарей: "Подождите короля! Спасите короля!"- отчалили от берега. Жуанвиль, находившийся на своей галере, увидел, как прямо на него движется эта обезумевшая флотилия, и оказался зажат и почти раздавлен огромными кораблями. Между тем несколько кормчих, уступив настояниям рыцарей, вернулись к берегу; но едва они причалили, как Людовик приказал поднять на борт больных п раненых и, когда корабли были заполнены до отказа, велел им пускаться в путь, а сам остался на берегу, заявив, что скорее умрет, чем покинет свое войско. Этот пример душевного величия вернул рыцарям, нет, не мужество, ибо никто не утратил его даже в этих страшных обстоятельствах, а скорее былые силы. Эрар де Валери, Жоффруа де Саржин оставались подле короля, поклявшись защищать его до последнего вздоха.
Случай сдержать клятву не замедлил им представиться: сарацины, как стая волков, ринулись па больных и раненых, сея смерть без пощады и без разбора. Скоро подоспели лучники с греческим огнем. Тысячи горящих стрел рассекли воздух, осветив сумятицу и безумство, творящиеся на поле брани. Стрелы сыпались так обильно, как если бы начался звездопад. Все было кончено, галеры отошли далеко от берега, одни раненые и больные, собрав последние силы, ринулись в воду, чтобы плыть вслед за кораблями, другие встали на колени в ожидании смерти, косившей без разбора. На пространстве в два лье равнина стала смертным одром для многих христиан, и все-таки король не желал покидать страшное побоище; рыдая и воздевая руки к небу, он призывал господа в свидетели. Оставалась последняя галера папского легата, все торопили Людовика подняться на борт. Но он объявил, что пойдет по берегу, дабы защищать, пока будет в силах, остатки своего войска, и приказал корабельщикам догонять остальные галеры. Те подчинились. Тогда Людовик велел своему отряду идти к Дамьетте под предводительством Эрара де Валери, а сам в сопровождении верного Саржина занял место в арьергарде.
Небольшой отряд шел целую ночь. На заре поднялся сильный ветер п отогнал весь флот к Мансуре. Ураган не только подвергал опасности тех, кто находился на кораблях, но и мешал остальным двигаться по берегу, обволакивая их плотной пеленой пыли, за которой ничего не было видно. Если верить арабскому историку Салиху, бог настолько отвернулся от христиан, что когда кади Газаль эд-Дину показалось, что победа ускользает от сарацин, и он воззвал к ветру, крикнув ему что есть мочи: "Во имя Мухаммеда, молю тебя, направь свое дыхание на французов", то даже ветер повиновался. Ветер изменил направление - случайно или по волшебству, и на Ниле поднялись волны; многие чрезмерно груженные корабли затонули, другие были выброшены на берег. Среди последних оказалась и галера Жуанвиля. С того места, где он очутился, Жуанвиль видел, как на противоположном берегу многие корабли уже попали в руки неверных; они расправлялись с командой и тела бросали в воду, а захваченные сундуки и воинские доспехи выносили на сушу. В тот же миг он заметил, что к нему приближается отряд турок, спешивших захватить выброшенный на берег корабль, страх перед ожидавшей их участью прибавил крестоносцам силы, и ценой невиданного напряжения им удалось столкнуть корабль в воду. Сарацины подоспели к берегу как раз в ту минуту, когда французы его покидали; понимая, что им не догнать крестоносцев, они забросали их дротиками и стрелами; чтобы защититься, весь израненный, Жуанвиль все же надел кольчугу. Выведя галеру на середину Нила, кормчий устремился к противоположному берегу, но Жуанвиль не заметил этого маневра; тогда один из его людей закричал:
- Сир, сир, наш кормчий в страхе перед сарацинами хочет причалить к берегу, где всех нас перережут и убьют.
Жуанвиль велел кормчему вести корабль строго вперед, но тот не внял приказу, и тогда славный сенешаль попросил, чтобы ему помогли подняться, выхватил меч и пригрозил кормчему: если тот хоть на шаг приблизится к берегу, то будет убит без всякой жалости. Угроза подействовала, кормчий теперь вел корабль посередине реки, па одинаковом удалении от берегов, но скоро корабль дошел до того места, где путь им преграждали корабли султана. Тогда кормчий спросил у Жуанвиля, что тот предпочитает - продолжать двигаться вперед, причалить к берегу или же бросить якорь посредине реки? Жуанвиль выбрал последнее, но едва начали выполнять его приказ, как появилось множество галер султана, на борту которых было не менее десяти тысяч человек, они двигались в ряд, беря в кольцо французский флот и лишая его всякой надежды на спасение. Увидев это, Жуанвиль стал держать совет со своими рыцарями: сдаваться ли им тем сарацинам, что на берегу, или же тем, что на кораблях? Единодушно решили сдаваться последним; это по крайней мере позволяло не разлучаться. Среди всей команды нашелся один клирик, он не желал сдаваться в плен и требовал, чтобы все умертвили себя, дабы предстать пред господом, но с ним никто не согласился. Тогда Жуанвиль взял ларец, где хранились самые отборные драгоценности и священные реликвии, и швырнул его в воду, чтобы тот не достался неверным. Один из матросов подошел к Жуанвилю и сказал, что все они погибнут, если он не позволит сообщить сарацинам, что их пленник - королевский кузен. Жуанвиль разрешил ему говорить все что заблагорассудится. В эту минуту галеры остановились вплотную борт к борту, и с одной из них перекинули якорную цепь через корабль христиан. Доблестный рыцарь уже считал себя погибшим и собрался вверить душу господу, когда какой-то сарацин, вероятно испытывая к Жуанвилю жалость, добрался вплавь до галеры и сказал ему:
- Сир, если вы не доверитесь мне, вы погибли. Скорее прыгайте в воду, они будут грабить ваш корабль, и им будет не до вас, а я вас спасу.
Жуанвиль, не ожидавший помощи, не стал терять ни минуты, а воспользовался советом и прыгнул в Нил. Сарацин поддержал его, так как он был слаб и неминуемо утонул бы. Вдвоем они доплыли до берега, по едва ступили на землю, как неверные набросились на них, но сарацин прикрыл Жуанвиля своим телом и крикнул:
- Кузен короля! Кузен короля!
Оп успел вовремя, небо Жуанвиль уже почувствовал у себя на шее холодное лезвие ножа и упал па колени. Надежда на щедрый выкуп взяла верх над кровожадными помыслами. Пленника отвели в замок, где разместились сарацины, и, видя, как он слаб, сжалились над ним; с него сняли кольчугу, один из турок набросил ему на плечи алый плащ, подбитый беличьим мехом, подаренный ему матерью, другой принес белый ремень, которым Жуапвиль перепоясался, а третий дал ему шляпу, чтобы прикрыть голову.
Король видел разгром своего флота, но, не в силах помочь подданным, продолжал двигаться по берегу по-прежнему в сопровождении и под надежной охраной Саржина п Шатильона, так что ни один сарацин не осмеливался приблизиться к ним, ибо оба рыцаря отгоняли неверных ударами мечей, как, по словам Жуанвиля, бдительные слуги отгоняют мух от хозяйского кубка. Но в конце концов король, изнемогая от усталости и не в силах более держаться в седле, остановился в Минье в доме одной француженки, уроженки Парижа, но оп был так плох, что приближенные опасались, переживет ли он этот день.
Он лежал в кровати, когда к нему прибежал мессир Филипп де Монфор и заявил, что узнал среди преследователей эмира Зейп эд-Дина, с которым в Мансуре вели переговоры о мире. Он спросил у короля, не соизволит ли тот разрешить ему в последний раз попытаться добиться хотя бы прекращения военных действий. Король предоставил ему право решать самому. Мессир Филипп де Монфор в сопровождении небольшого эскорта выехал из города; неверные устроили привал, собираясь с силами, чтобы совершить нападение на город, куда, как они видели, вошел король. Оружие лежало рядом с ними, а размотанные тюрбаны сушились на песке.