Вот такой человек царствовал тогда в Египте и распоряжался судьбами короля Людовика и первых принцев п баронов Франции. Однако, будучи хозяином своего слова и достойным сыном пророка, он возобновил переговоры со своим венценосным пленником, и было условлено, что в ближайшую же субботу, то есть через день, король вернется в Дамьетту. Закончив переговоры, Туран-шах пригласил Людовика на торжественный обед, который давал в честь мамлюков, но король, сочтя, что его приглашают отнюдь не для того, чтобы оказать ему честь, а чтобы выставить на потеху победителям, отказался, несмотря па уговоры Тураи-шаха, п вернулся к себе на галеру, неся своим рыцарям радостную весть: все условия окончательно приняты, сроки оговорены, и в субботу они будут свободны. Это вызвало бурное ликование среди пленных, они не смели поверить в свое близкое освобождение, так долго находясь под угрозой смерти или вечного заточения.
Никогда доселе Туран-шах не был так горд и счастлив: оп стал полноправным владыкой египетского государства - одного из самых древних, самых прекрасных п самых богатых на земле; его доблестное войско повергло победоносную армию, перед которой трепетали все страны. Теперь к сокровищам отца, отданным ему вдовой султана, он добавит еще четыреста тысяч золотых экю - выкуп короля. Все происходившее походило на волшебство, па дивную сказку из "Тысячи и одной ночи", достойную занять место среди самых чудесных и блистательных арабских сказок.
Но вихрь разрушил эту Вавилонскую башню, и, падая, она погребла под своими обломками Туран- шаха. Во время обеда султан не обратил внимания па приглушенные разговоры мамлюков, на быстрые взгляды, которыми украдкой обменивались приглашенные. Когда настало время покидать пиршественную залу, он поднялся, слегка пошатываясь, и попросил Бейбарса принести саблю, оставленную при входе; видя, что эмир не подчиняется, он властно повторил свой приказ. В ответ Бейбарс выхватил саблю из ножен и ударил султана по протянутой руке. Раненый султан поднял окровавленную руку и, обернувшись к другим эмирам, крикнул:
- Ко мне! Разве вы не видите, меня хотят убить?!
Но те, в свою очередь, выхватили сабли и воскликнули:
- Мы не станем подчиняться тебе, и пусть лучше умрешь ты, презренный трус, чем мы, бесстрашные воины.
И тогда Туран-шах понял, что происходившее - не месть одного человека, а всеобщий мятеж. Он бросился к лестнице, взбежал на башню, возвышавшуюся посреди двора, и запер за собой двери. Бейбарс, опасаясь, как бы остальное войско не пришло на помощь султану, не столько из верноподданнических чувств, сколько из-за неосознанной ненависти простых солдат к гвардии, выбежал из дворца и громко крикнул находившимся поблизости сарацинам и арабам, что Дамьетта взята и султан приказывает им немедленно отправляться туда н сам вскоре двинется вслед за ними. Воины-сарацины п солдаты-арабы, не почуяв подвоха, оседлали лошадей и поскакали вперед, обгоняя друг друга. Мамлюки остались один.
Испуганные этой стремительной скачкой и поверив вести о взятии Дамьетты. французы стали свидетелями необычайных драматических событий. Едва войско скрылось из виду, как постройки, примыкавшие к башне, рухнули, как по волшебству, открыв взорам грозное воинство мамлюков с оружием в руках. Из окна башни взывал о пощаде султан, воздевая к небу окровавленную руку. И тогда христиане догадались: перед ними разворачивается один из столь частых на Востоке военных переворотов.
Султан продолжал умолять и взывать о пощаде, а Бейбарс, став хозяином положения, приказал ему спускаться; но Туран-шах не соглашался, требуя, чтобы эмиры пообещали ему жизнь. Тогда, считая бессмысленным брать приступом башню, где могли прятаться преданные султану солдаты, готовые защищать его, мамлюки встали огромным полукругом, так что башня оказалась между ними и Нилом, и направили на последнее убежище несчастного султана град горящих стрел. С середины реки крестоносцы могли наблюдать происходящее во всех подробностях. Башня, как мы уже говорили, была сделана из дерева и крашеного полотна; она тотчас же вспыхивала там, куда попадал огонь, и тотчас султан очутился в огненном плену; башня горела сверху и снизу; языки пламени спускались с крыши и поднимались от основания, грозя соединиться. Туран-шах, спасаясь от двойной угрозы, ступил на оконный карниз, где на мгновение застыл в нерешительности, а затем, когда огонь уже был совсем близко, бросился вниз с высоты двадцати футов; он даже не ушибся и помчался к Нилу, надеясь лишь на помощь крестоносцев, которым еще вчера грозил вечным пленом и смертью.
Разгадав его замысел, Бейбарс устремился за ним, догнал, пока тот не успел добежать до реки, и нанес ему в бок второй удар; Туран-шах все равно продолжал бежать, бросился в Нил и поплыл к галерам. Христиане следили за этой жуткой борьбой и неосознанно, по доброте душевной подбадривали беглеца своими - криками.
Султан уже думал, что спасен, но Бейбарс и шестеро мамлюков, освободившись от одежд, бросились за ним вплавь, зажав в зубах кинжалы. Туран-шах, ослабевший от двух ран, прилагал сверхчеловеческие усилия, чтобы ускользнуть от них, но вдали от берега течение становилось все быстрее, а одежда сковывала его движения; убийцы настигли его и, несмотря на его крики и мольбы, стали безжалостно наносить удары кинжалами, потом выволокли тело на берег, и один из эмиров, Фарес эд-Дин Октай, рассек ему грудь, извлек окровавленное сердце и показал его мамлюкам.
- Вот,- сказал он,- сердце изменника, пусть его растерзают собаки и склюют птицы.
И он отбросил сердце далеко прочь, чтобы проклятие исполнилось; никому не пришло в голову поднять его, и, наверное, оно досталось хищным птицам.
Тогда тридцать предводителей мамлюков сели в лодку и подплыли к галерам пленников. Фарес эд-Дин Октай в сопровождении двух или трех сообщников поднялся на корабль Людовика и показал ему свою испачканную кровью руку.
- Король франков,- сказал он,- что ты пожалуешь мне за то, что я избавил тебя от врага, собиравшегося предать тебя и, забрав у тебя Дамьетту, лишить тебя жизни?
Но Людовик ничего не ответил, может быть, оп не понял слов убийцы, а может быть, не желал показать, будучи королем, что одобряет убийство другого короля. Тогда эмир, приняв его молчание за проявление гордыни, извлек кинжал, которым только что рассек грудь Туран-шаха, и приставил к сердцу короля:
- Король франков, разве ты не знаешь, что теперь я распоряжаюсь твоей жизнью?
Король скрестил руки па груди и презрительно улыбнулся. Гнев, как пламя, озарил лицо убийцы.
- Король франков,- крикнул оп изменившимся от ярости голосом,- посвяти меня в рыцари, или ты погиб.
- Прими христианство,- ответил ему король,- и я посвящу тебя в рыцари.
То ли Октай не питал истинно дурных намерений по отношению к своему пленнику, то ли на него подействовало спокойствие короля, но, ничего не сказав, он медленно вложил кинжал в ножны и удалился.
А на галере Жуанвиля в это время происходило следующее: туда поднялись остальные эмиры с обнаженными мечами в руках и с боевыми топорами на шее, крича и угрожая. Жуанвиль спросил у мессира Бодуэ- на д'Ибелена, понимавшего язык сарацин, что нужно этим лиходеям. Судя по их словам, ответил рыцарь, они пришли отрубить головы пленным. Жуанвиль обернулся и увидел, что все его люди исповедуются у священника церкви Троицы; это подтверждало справедливость слов мессира Бодуэна; не помня за собой грехов, Жуанвиль опустился на колени перед мамлюками и, осенив себя крестным знамением, подставил шею, примирившись со своей участью; он только произнес:
- Так умерла святая Агнесса.
Но пока он стоял па коленях, мессир Гюн д'Элен, коннетабль Кипра, также ожидавший смерти, попросил исповедать его. Жуанвиль согласился и, как умел, отпустил ему грехи, но из всего услышанного доблестный сенешаль, поднявшись на ноги, не смог бы повторить ни слова. В это время появился Октай и велел убрать сабли, топоры и кинжалы. Мамлюки повиновались, а христиане, как испуганное стадо баранов, устремились па корму галеры; на носу же держали совет мамлюки. Приняв какое-то решение, они сели в лодки и направились к королевской галере.