На сей раз они повели себя иначе; молча поднявшись на борт, они смиренно предстали перед Людовиком со словами: на все воля всевышнего, и ничто в мире не совершается помимо него; христиане должны забыть все происшедшее у них на глазах; сделанного не воротишь, а мамлюки требуют от короля лишь исполнения договора, заключенного с султаном. Король ответил, что готов, но мамлюки рассудили так: король дал обещание Туран-шаху, а не его преемнику, и поэтому обещание следует повторить. Король не возражал; тогда обе стороны выдвинули доверенных лиц, чтобы составить условия нового соглашения.
Вот клятва, которую должны были принести мамлюки:
"Первое. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены п обесчещены, как тот мусульманин, что за грехи был приговорен совершить паломничество в Мекку с непокрытой головой.
Второе. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены и обесчещены, как тот мусульманин, что, разведясь с женой, взял ее снова до того, как увидел ее в постели с другим мужчиной.
Третье. Если они не сдержат своих обещаний и клятв, пусть они будут опозорены и обесчещены, как тот мусульманин, что ест свинину".
Мамлюки же потребовали от короля такой клятвы:
"Первое. Если король не сдержит своих обещаний и клятв, он добровольно распрощается с богом, с его достойной матерью, с двенадцатью апостолами и со всеми прочими мужами и женами, обитающими в раю.
Второе. Если король не сдержит своих обещаний и клятв, он будет объявлен клятвопреступником, как тот христианин, что предал своего бога, свое крещение и свою веру п, презрев бога, плюет па крест и попирает его ногами".
Людовик ответил посланникам эмиров, что готов дать первую клятву, но ни одна сила в мире не заставит его произнести вторую, которая есть не что иное, как святотатство.
Услышав этот ответ, мамлюки пришли в сильное волнение и стали кричать, что они принесли клятву, предложенную королем, а сам оп отказывается выполнить это. Один из послов сказал, что знает, откуда идут сомнения и замешательство - не от самого короля, а от его советника - патриарха Иерусалима.
Эмиры снова сели в лодку и в третий раз подплыли к кораблю Людовика. Он по-прежнему сохранял твердость и присутствие духа; несмотря на все угрозы, решение его было непоколебимо, и, полагая, что, как сказал посол, побуждает его к этому патриарх Иерусалима, мамлюки схватили священнослужителя, привязали этого почтенного восьмидесятишестилетнего старца к мачте и на глазах короля так сильно стянули ему руки веревкой, что брызнула кровь. Но страстотерпец, готовый снести любые муки ради других, не мог убедить короля, также готового претерпеть подобные муки, изменить свое решение, хотя и кричал ему:
- Клянитесь, сир, клянитесь без боязни, я беру этот грех на свою душу.
Король отвечал, что лучше умрет как честный христианин, чем будет жить, прогневив бога и богородицу. Наконец, когда старик потерял сознание, а король по-прежнему не желал клясться, мусульмане отвязали патриарха. Они согласились довольствоваться словом короля - самого гордого христианина, виденного доселе на Востоке.
В тот же вечер Людовик отправил посланника к королеве, наказав ей немедленно отправиться в Экс, ибо Дамьетта будет сдана через день. Получив его послание, Маргарита, прикованная к постели, еще не оправившаяся от родов, тотчас же поднялась, предпочитая поставить под угрозу свою жизнь, нежели хоть на миг оказаться во власти неверных; и, когда па следующий день король прибыл в шатер, который оп велел раскинуть на небольшом удалении от городских стен, его супруга и сын уже находились в открытом море, иначе говоря, в безопасности.
Дамьетта опустела; в ней пребывали только больные, оставленные заложниками до тех пор, пока король не заплатит наличными двести тысяч ливров, то есть половину условленной суммы, и не пришлет из Экса остаток выкупа. Чуть свет сарацины вошли в город, ведомые мессиром Жоффруа де Саржином, отдавшим ключи от города адмиралам; затем приступили к выплате двухсот тысяч ливров.
Отсчет производился на вес; за один раз можно было взвесить десять тысяч ливров. Эта процедура продолжалась с утра субботы до трех часов пополудни воскресенья, н, чтобы все выглядело законно, при этом неотлучно находился король.
После того как были взвешены последние десять тысяч ливров, король вернулся в свой шатер и занялся подготовкой к отъезду. Он уже собирался покинуть шатер, когда мессир Филипп де Монфор, проводивший денежные расчеты с сарацинами, признался, что обманул их на один вес; тогда, несмотря на уговоры своих подданных, с ужасом взиравших на то, как король вновь направился в логово неверных, он передал им десять тысяч ливров.
На следующий день Людовик, свято исполнивший свою клятву и как король, и как христианин, покинул в сопровождении трех галер с пятьюстами рыцарей египетскую землю, куда прибыл с тысячью ста кораблями, с девятью с половиной тысячами рыцарей и с тридцатью тысячами пехотинцев.
Восемнадцать лет спустя арабский поэт Исмаил, узнав, что Людовик готовит второй крестовый поход в Африку, уже в Тунис, сложил такие строки:
Эй, франки, забыли вы, что ли, играя судьбою: приходится крепость Тунис Каиру сестрою.
Вас там ожидает не дом Фахр ад-Дина, сына Лукмана, а смертная мгла под могильной плитою; не Сахиб-кастрат, а ангелы смерти Мункир и Накир, что спросят: "Кто бог, кто пророк твой?" - и уведут за собою32.
Людовик отправился в Тунис, и 25 августа 1270 года предсказание поэта сбылось.
Дом Фахр ад-Дина бен Лукмана, служивший темницей Людовику, стоит и по сей день под сенью вековых пальм, величественно возвышаясь на левом берегу Нила; три огромных окна, где вместо стекол причудливо переплетаются деревянные решетки, расположены над полукруглой дверью, наличник которой украшен узором из красных и белых камней; к левой части дома примыкает небольшая низкая пристройка, в ней проделано лишь одно маленькое отверстие; это скромная часовенка, где молился святой король; эмир, вняв благочестивым терзаниям своего узника, велел построить ее, дабы Людовик мог произносить своп молитвы там, куда было запрещено входить мусульманам.
Мы ненадолго задержались перед этой святыней, затем наши гребцы беззаботно затянули вчерашние песни, и джерма полетела по волнам, влекомая веслами и течением. Мы продолжали двигаться даже ночью; проснувшись, мы заметили, что русло реки стало намного шире, а сквозь завесу окаймлявшей Нил листвы проглядывают белые стены Дамьетты. Этот город расположен па два лье выше, чем стояла древняя Дамьетта, и своим обликом напоминает итальянские города: дома большие и красивые, а у тех, что выходят прямо па набережную, террасы увиты зеленой, ласкающей взор виноградной лозой.
Как только мы вышли от французского вице-консула, нас окружили Талеб, Бешара и все паши верные арабы. Они пришли за распоряжениями относительно путешествия в Иерусалим: как мы решили добираться туда - по каналу Эль-Ариш или через пустыню? Но недавнее путешествие по воде так пленило нас, что мы предпочли этот способ передвижения; господин "Пинан и вице-консул полностью разделяли наше мнение. Итак, было решено: до Яффы мы добираемся морем.
Мы расстались с арабами как со старыми друзьями и не без грусти взглянули в последний раз па дромадеров, которые, неподвижно стоя па коленях и обратив на нас свои большие, как у газелей, глаза, казалось, осуждали пас за упреки в их адрес. Однако они тут же доказали, что вовсе не забыли своих развлечений; поднявшись в два приема, они унесли своих всадников, двигаясь легкой рысцой, способной выбить из седла даже кирасира.
Приготовления к нашему короткому путешествию вскоре были завершены; нанятой двадцатифутовой джермой управляли три турка - степенные личности, занятые главным образом курением длинных чубуков с превосходным латакским табаком.