— Для определения многих духовных качеств можно найти тесты или самому придумать.
— В отношении гордыни ничего в голову не лезет.
— Это потому что ты не поставил сам перед собой эту задачу. Хочешь пример?
— Да.
— Что необходимо для написания стиха?
— Настрой, умение.
— Настрой можно создать. Умение? Пусть плохонький, но стишок хоть какой-то.
— Ну… грамотность. Или листок бумаги, ручка… Ну что ты молчишь?
— Я же тебя тестирую.
— А-а… я не понял. Ну я сдаюсь. Ну пожалей.
— А ты был близок к ответу.
Я начал вспоминать, что я говорил — ничего особенного.
— Сдаюсь!
— Вот ты говорил про бумагу.
— Ну да, требуется ведь написать. Не сочинить же, написать можно и чужое. Ручка, я уже говорил, лист бумаги…
— Надо было добавить — чистый!
Я хлопаю себя по лбу и смеюсь, она тоже смеется. Я спохватываюсь, — а в чем же здесь тестирование? Она опять смеется. Я пытаюсь догадаться.
— Подожди-подожди… если есть гордыня, то человек рассердится, скажет: «Какой тест дурацкий!» или скривит губы. Гордыня потенциально склонна, что решение должно быть трудным или в витиеватых выражениях. Она ж не любит задачек с простеньким подвохом. Если простенькое решение, то и гордится нечем. Человек может даже возмутиться: «Вы за кого меня принимаете?»
* * *— На досуге очень даже приятно придумывать какие-нибудь тесты. Но все же больше пользы почитать труды умных людей, — сказала она, немного помолчав.
— Кого ты имеешь в виду?
— Тех, кто занимался вопросом наследия культуры, которые пытались понять, какие законы движут обществом.
— А-а, ты, конечно, говоришь о Бердяеве?
— Не только. И о Флоренском, и о Федорове, и Александре Мене.
— Подожди, а он здесь при чем?
— Твой вопрос от незнания. Многим кажется, что если он священник, то труды его ненаучны, что он больше думал о деянии Церкви. Но его очень интересовали вопросы, возникшие во время «русского ренессанса» и вопрос о русской соборности. Он близко подошел к причинам, почему Церковь в России не смогла решить проблему единения, почему она отмежевалась от идей «русского ренесанса» и от космизма.
— Почему?
— Это невозможно было решить для русского народа в рамках христианства. Вопросы Храма, Веры — это только часть мощного потока культуры, а истоки культуры у русичей, народа Израилева, Европы — разные, все их втиснуть в рамки христианства невозможно. Христианство не давало представления об истоке веры, о человеке, о Боге, и на протяжении двух тысяч лет идут споры. Вопрос веры для человека свелся к одному — верит он в Христа или нет, поскольку вопрос «есть Бог или нет» так и остался открытым. Вера в Бога должна исходить из веры в свою божественную суть. Раскрыть ее, чтоб увидеть, человеку необходимо затратить труд на свое преображение. Христианство оказалось неспособным подвигнуть человека на такой труд, а опыт, который был у русичей, полностью забыт. Память о нем хранится в душе.
Наши предки, рожденные в свободе, смотрели на Бога, как на Отца, и были детьми его, все равные. Поэтому вопрос веры и свободы не разделялся. Пришедшее христианство сделало это разделение. Свобода порождает щедрых душой, и щедрые душой русичи приняли Отца, Сына и Святого Духа, но вместе с христианством пришла дисциплина храма, пришло много лицемерного и догматического.
Изучая как историк развитие общества, Мень понял, что культурное наследие не исчезает, оно просто не востребовано, и общество вернется к нему. В развитии этноса есть историческая предопределенность, заданная истоком и духовным назначением народа. И в данном случае утеряно глубокое понимание Пути, но не сам Путь. То, что произошло с народом, Мень рассматривал как стихийное бедствие, а не падение. Мень верил, что многое будет открыто заново, но от каждого ко всему обществу. Каждый пройдет свой путь к единению.
— Почему же христианство за две тысячи лет не могло глубоко проникнуть в душу и сознание?
— Европейское сознание формировалось благодаря словесно-эмоциональному обмену, и сила веры не могла возникнуть на этой почве. Всем нужно явить чудо, которое восхитит, а в большей мере устрашит. Объединить людей может или великая беда, общий страх или общая узда. В единение свободных не верили, это нарушает материалистический уклад сознания. Следовательно, будет только искажение заповедей Христа, они иначе не могут стать уздой.
У наших предков слово было иное, не было отрицательной формы выражения. Попробуй составить текст, объединенный по смыслу, но не использующий «не». Это трудно. А вот результат тебя поразит, ты заметишь, что легко его выразить в стихотворной форме. Отрицательная форма появилась незадолго до рождения Христа и являлась второстепенной, не несла в себе основное смысловое выражение. Подсознание русича не было готово к такой форме, а все заповеди так и пестрят «не». Утверждение, имеющее в основании отрицание, не формирует в сознании единения.