— Бога побойтесь! — Зашумели старики и старухи.
— А бога нет, бабка! — выкрикнул Князев.
— Врешь! Есть! — потрясая кулаками, страшно закричала старуха в черном монашеском платье и в черном платке, заколотом булавкой под подбородком.
Я испугался, спрыгнул за куст алого шиповника. Мне показалось, что сейчас произойдет свалка.
— Покарает он вас! Покарает, безбожники!
Я узнал в кричавшей мать Людмилу, которая прошлую зиму стегала у нас одеяла.
— Разве подобное возможно в культурной Европе?! — возвысил голос длинноволосый, опять простирая руки к небесным кораблям. — Дикари! Ведь здесь лежат ваши деды, которые воздвигали этот город!
— Послушайте, гражданин! — крикнула Сашка Сокол. — Бросьте разводить свою классовую агитацию! Было объявлено: «Кто хочет перенести родных на новое кладбище — переносите». И люди перенесли. А здесь остались безнадзорные могилы!
— Сама ты безнадзорная!
— Ишь, вырядилась парнем!
— Еще бы штаны мужичьи напялила! — загомонили старухи.
— Бросьте вы базлать, обломки старого мира! У вас вон мужик на бабу похож! — выходил из себя Князев.
— Это кладбище как бельмо здесь!
— Могилы в самом центре города!
— А-а, боитесь смерти! От нее никуда не уйдете!
— Шагай, папаша, не агитируй!
— Тебе, поди, император всея Руси приснился сегодня! — горланили ребята, хохотали и свистели.
Шура молчал, отворачивался, пряча лицо в поднятый воротник пиджака. Ему не хотелось, чтобы старухи узнали его. Узнают, расскажут матери, а она расстроится.
— Да чего тут с ними рассусоливать! Айдате работать! — скомандовал Князев и заголосил песню безбожников:
И ребята повалили толпой по могилам, по мокрой траве в сумятицу молоденькой листвы, белой метелицы и золотого дождика. По кладбищу гулко отдавалось:
Мелькали лопаты, сравнивая холмики, громко звучали топоры и пилы, с треском и шумом валились березы — прорубали аллеи…
Видение
Тетя Маша сообщила новость: на Алтае, в селе Волчиха, ударил из земли святой ключ! Будто от рук большевиков погибли там два благочестивых брата, имевших крепкое хозяйство. И вот из их-то могилы и пробился родник. Потекла речка. В ней люди, угодные богу, будто бы видят плывущие иконы.
К святому ключу стали ездить верующие. Пронеслась молва, что больные исцеляются в его святых струях, а из припадочных, которых называли «бесноватыми», изгоняются бесы.
На этот ключ собралась и Нина. И меня стала уговаривать поехать с ней.
— Прокатись, — сказал Шура, — увидишь много любопытного.
— Так ведь не бывает видений! Нам в школе рассказывали, как это все устраивали…
— Конечно, не бывает… Просто людей посмотришь. Новые места увидишь. Алтай.
Сначала мы с Ниной ехали поездом, а потом через лес — на телеге…
Воздух краснеет от заката. Я сижу, свесив ноги. Кусты и высокая трава метут по моим сапогам.
Рядом сидит Нина, как всегда молчаливая, погруженная в какую-то думу.
Каждое дерево, куст, травинка, комок земли отбрасывают длинную, резкую тень.
Между соснами и березами краснеет. В лесу смеркается. Он какой-то разбойничий: грозный и очень гулкий. Кашель возницы, его понукания, фырканье лошади, стук копыт и колес по корневищам, оплетавшим дорогу, звучат на весь лес, будто под сводом собора.
Я чувствую себя бесприютно, хочется домой, где остались приятели, два белых голубя и прекрасный змеек. Его сделал Шура. И даже нарисовал на нем красную смеющуюся рожу. И трещотку приладил.
Уже темнеет, когда въезжаем в село. В поле, где пробился ключ, горит много костров. Дома переполнены приехавшими.
Кое-как мы устраиваемся в одной из изб. На полу лежат женщины с котомками под головами.
Невидимая в темноте старуха рассказывает, что на могиле замученных братьев был крест. Безбожники решили его срубить. После первого же удара топором из креста потекла кровь и раздался голос: «Мы все вам прощаем»! Безбожники тогда покаялись и уверовали в «господа бога, милостивца нашего».
В темноте вздыхают, охают, шепчут молитвы. По низу тянет холодком, ползет резкий запах полыни и сырости от недавно вымытого пола.
Кто-то рассказывает, что ночью видели на могиле горящие свечи.
Я замер. Жутковато в этой душной, шевелящейся, шепчущейся тьме.