Говоря в двух словах, примерно так и получилось, что утром тридцать первого декабря Ольга осталась сама по себе. Заперла дверь изнутри, спрятала ключ под половицу лестницы, поставила чайник и, укутавшись в мамину кофту, занялась обычными делами. Подмела пол, заправила кровати, сняла высохшее белье и сложила его в корзину, разложив так, чтобы сразу отдать в руки владельцу вместо того, чтобы копаться и еще больше смять чьи-то простыни и чулки. Потом попила кипятка и, усевшись на кровать с ногами, достала свою корзинку с рукоделием. Лент у нее осталось немного, но должно было хватить на несколько простеньких цветов, которые можно было бы предложить в качестве подарков соседям. Ольга достала зеленые и белые ленты и принялась делать маленькие подснежники. Завязывала узелки и осторожно срезала излишки, чтобы хватило на как можно больше цветов. Было в этом что-то сказочное, волшебное. Каждый ребенок в глубине души верит, что что-то необычное должно случиться с ним «вот сейчас», и Ольга не была исключением. Она не один раз представляла себе, как ее позовут в богатый дом где-нибудь на Арбате или на Страстном, посмотрят на ее цветы из лент, а потом предложат остаться. А она что? Будет отказываться, говорить, что у нее дома сидят и ждут ее родители, и будет так умело давить на жалость, что вся их семья получит богатых покровителей, а девочку отправят учиться в гимназию или лицей, потом, может, даже помогут выйти замуж за какого-нибудь не слишком богатого князя. Ольга видела свою выдуманную жизнь такой стройной и красивой, что ей это сразу казалось неправильным. И она против воли возвращалась в мир, в котором жила. А там была только полуподвальная комната с высокими окнами и сквозняки, холод мокрого белья и боль в пальцах от иголки.
Иногда она замирала и внимательно прислушивалась. Бросала рукоделие и, встав на кровати, приоткрывала окно, чтобы посмотреть, не идет ли домой мать. Ее слабые шаги девочка узнала бы даже на людной улице. К счастью, в их квартале прохожие были редкостью, а мамины сапоги с серебряной пряжкой на одном из них девочка не могла не отличить. Вот только ее все не было. Ольга все тише занималась рукоделием, часто подбегала к двери, когда ей казалось, что в коридоре послышались знакомые шаги. На улице начинало темнеть, и девочка уже задумывалась, не выйти ли и ей на улицу поискать родителей. «Нет, а если они вернутся?»— одергивал ее голос разума. И правда, тогда мать снова будет волноваться, а отец места себе не найдет.
Один раз Оля все-таки вышла из их жилища — разнести по этажам выстиранное белье. Она стучалась в комнаты, где жили семьи, чуть богаче их. Все дружелюбные, запыхавшиеся от предновогодних хлопот. В комнатах пахло хвоей, а запах еды просачивался в коридор и наполнял весь дом преддверием праздника. И Ольга бежала от него, как будто кто-то сказал ей, что у нее праздника не будет. Девочка не знала, чьи это были слова, но безропотно следовала запрету. Соседи мило улыбались ей, смотрели с пониманием; семья Скворцовых с тремя мальчиками немногим младше Оли даже позвали девочку с собой на гулянье. Оля испуганно втянула голову в плечи и сбивчиво отказалась.
— Нельзя, извините. Мама с папой ушли, я буду ждать, когда они вернутся.
— Ну, до вечера время есть, — с широкой улыбкой говорила госпожа Скворцова. — Но если они очень устанут или просто не захотят идти, мы с радостью возьмем тебя с собой.
В этом не было ни капли насмешки, но девочка против воли вспыхнула, как будто ей сказали что-то незаслуженно обидное. Как будто ее родителям не было до нее дела, или что ее бросили. Оля учтиво поблагодарила хозяев за приглашение и, покончив с разноской вещей, вернулась в свое обиталище.
Холодные стены давили, так она еще, ко всему прочему, забыла закрыть окно, и теперь на кровати был целый сугроб. Оля подкинула щепок в печь и принялась руками сгребать снег с успевшего промокнуть одеяла. Колкие кусочки льда больно вонзались в кожу, и девочка чувствовала, как на глаза наворачиваются слезы. Но вряд ли от боли в закоченевших пальцах. Чем ближе был праздник, тем чаще она спрашивала про себя, кто решил, что у нее не должно быть новогоднего веселья? Почему она должна сидеть и ждать непонятно чего, пока другие дети бежали играть и лепили снеговиков? Но вопрос повисал в пустой комнате и растворялся в тишине, а на пол балластом падало только «должна», и единственное это слово удерживало девочку, как тяжеленная цепь.
Оля стянула с кровати одеяло и, стиснув кулаки, в бессильной злобе рухнула на кровать. Хотелось плакать и кричать, но так уж ее воспитали — девочка боялась помешать кому-нибудь своим криком или завываниями. И она давилась невысказанными словами, которые душили маленькое сердце вощеной петлей. Так она и уснула, зажимая рот ладонью.