Но теперь начинается главное: огромный шарообразный плод выходит из тела Солнца. Он движется к Земле, неся с собой огненные смерчи и вихри различных ядовитых соединений. Минует нашу планету, так близко, что на нее обрушиваются ядовитые дожди.
— Тады кранты! — Немедленно заклеивайте окна, зашторивайте и залегайте в помещениях надолго — недели на две. И запаситесь большим количеством воды. Пока зараза не выпадет в осадок.
Все это время на Землю будут выпадать серные ядовитые дожди, а также оседать пары цианистые и прочие. Немногие уцелеют. Особенно туго придется любопытным и недоверчивым. Любопытные падут жертвой собственного любопытства, а недоверчивые — недоверия.
Потом вы осторожно приоткрываете дверь. От шока вы делаете шаг назад, прикрывая рукой глаза. Ошеломляющий пейзаж, немного похожий на лунный! Все покрыто белесым слоем выпавшей смерти, и ничто не колышется.
На ощупь уцелевшие выбираются из домов и формируют отряды по выживанию.
Они начинают строить новое общество — в предгорьях Альп, у Боденского озера, в Тироле. Оттуда на мир распространится новая гуманная цивилизация, и очень скоро начнется возрождение человечества и тысяча лет счастья.
От Штерна попала мне книжечка Мэри Саммер Рейн — «Феникс пробуждается». Где словами слепой индианки Ноу-Айз описан тот же сценарий. От краха Западной люциферической цивилизации к природным катастрофам, смутам и войнам. Затем — начало новой цивилизации. По принципу индейской. Будем ходить в шкурах, питаться травами и молиться японским городовым.
Проснувшись как ни в чем не бывало (как быстро испаряется все негативное под солнцем Африки), я наскоро позавтракал (всё тот же откинутый творог из порошкового молока), помидоры и оливки, омлет и жидкий кофе, и по-спортивному оделся.
Мой путь пролег по кромке береговой налево («его» путь пролег по песчаному пляжу налево) — к далекому мысу, где начинался Порт-эль-Кантауи, и из воды, на дальнем лукоморье, выступал всё тот же одинокий немецкий бункер.
На мне были короткие штаны, белые спортивные штиблеты «Мефисто», и я, как на рессорах, отталкивался от мокрого и плотного песка. Оставляя сложный узор, который тут же слизывался прибоем. Когда волна размахивалась до моих рифленых подошв, я отбегал к бархану и шлепал далее — на Запад.
Вода выбрасывала на берег морских ежей, вернее, на берег вылетали — под давлением прибоя — обломки утлых баркасов, тряпичные изделия, мешки из пластика и просто водоросли. Презервативов и особо мерзких индустриальных отходов — как на Балтике — здесь не было. Хотя, я в том не сомневался, все стоки Сусса и прочих городов тунисского Приморья сливались в море. И эта сверхсоленая стихия терпеливо испепеляла органические удобрения людей (да, море нас переживет)!
Легко дышать солоноватым воздухом, идти в слепящем свете солнца, и энергетика — совсем другая, чем в Европе. Страх смерти, столь присущий северным широтам и особенно России, здесь вовсе не ощущался. Не этим ли объясняется бесстрашие всех этих смертников с Ближнего Востока — от ассасинов и до наших дней?
Художник Маке, один из немецких «голубых всадников», возникших вокруг Кандинского, приехал сюда году в 1911-м. Он понял, что такое солнце и чувственность природы. Он начал писать по-новому: в его палитру влились оранжевые, красные тона, которых не было в Германии. Бедняга Маке, он что-то понял, но был убит на фронте Первой мировой.
Накатывались волны, холодные в начале мая, а «она» купалась. Подпрыгивала, когда ее окатывало, взвизгивала, но из пены не выходила.
Крутые бедра, плечи крепкие, закваска очень знакомая. Кто, кроме соотечественницы, мог выглядеть так внушительно, купаться в 15 градусов, визжать и оставаться в море?
Я сел на корточки, дождался, когда она приблизится из пены морской, и поприветствовал ее. Она радушно ответила: «Мы ленинградские, нас тут с десяток. Отель «Мархаба-бич». Надули. Сказали — четыре звездочки, но еле тянет на три. Проблема с выпивкой. Мой муж с друзьями не может взять с собой бутылку в ресторан и даже в номере не позволяют пить. Какой-то прям террор. Фашистская страна. Вы не против, я прямо тут переоденусь»?
Она вытирала груди и живот, почти не скрываясь. Эти русские тридцатилетние бабы… один ребенок, пять абортов, прошли сквозь все, однако — понятливы, и можно здесь на берегу такую поставить в позу, пока мужик с друзьями пьет водку под одеялом, а старый лодочник-араб напевает за соседним барханом незатейливую мелодию своей юности… А может, все это мой эмигрантский бред?