— Как вас зовут? — Наташа. — Давайте встретимся. — Да я бы с удовольствием, но через час мы уезжаем в Сахару. Поездка — на два дня. Все говорят — что там неописуемо красиво.
— Действительно красиво! — и я попрыгал дальше.
За поворотом — запахло теплым конским пометом, раздалось ржание, а сухонький подросток (как оказалось, лет 17) мне помахал и крикнул на чистом немецком: «Комм райтен!» Не хочешь покататься?
Так я познакомился с Баркукшем. Эта встреча сильно отразилась на моем тунисском маршруте и даже — на траектории последующей жизни.
— Мистер, да что ты такой печальный? — сказал мне по-немецки Баркукш.
— Да так чего-то. Много с русскими бабами общался. В Сахаре.
— Да плюнь ты на баб. Посмотри, какая лошадь!
Он подвел меня к камышовому сараю, запрятанному в дюнах. Здесь стояли две лошади (как потом выяснилось — кони) и один верблюд. А также — маленький ишак, но это не в счет.
Он потрепал гнедого коня и произнес волшебное слово — «Каммус». — Почем час езды? — Восемь динаров.
Он поддержал стремя, и я с натугой взгромоздил свои килограммы на спину Каммуса. Конь, однако, сдюжил, не шарахнулся.
Баркукш сел боком (ноги на одну сторону) на ишака, свистнул, и мы пошлепали — огородами, огородами, к неведомому тунисскому Котовскому.
Немецкие туристы дивились на нас. Я был для них хорошим рекламным подтверждением, что даже неспортивный идиот способен ездить на коне. Говорят, после этого у Баркукша дела пошли.
Мы проезжали по аллеям трехзвездочного отеля «Алисса», потом задами, царапаясь о кусты (то ли мимозы, то ли жасмина), распугивая приблудных арабских кошек (их тут уважают, в отличие от собак). Езда на коне после первого шока даже понравилась.
Незаметно, сама собой, выпрямлялась спина, напрягались ягодицы, и колени крепко сжимали круп коня. Эротическое чувство от сотрясений, от контакта и от тепла — было несомненным.
Стало понятным отношение к лошадям — всех тех бесчисленных больших и малых — дворян и крестьян, кочевников и скотоводов — которые веками имели дело с лошадью.
Переход на автомобиль был подобен переходу от живой бабы к искусственной, которая имеет больше программ и вариаций, но не обладает главным — жизнью.
Когда мы проезжали мимо второго коня, он начинал дергаться и оглашать воздух ржанием. Верблюд Ашур в пустыне тоже нервничал, заслышав брата.
Я прилагал все усилия, чтоб не сверзиться… И так по новому кругу. Когда мы омочили копыта в море, я вспомнил:
1. Чингисхана, который рвался к Атлантике — омочить копыта, но так и не дошел.
2. Анжелику, маркизу ангелов, которая у моря на коне ждала графа де Пейрака, и
3. Конармию, которая всех сильней от тайги до британских морей. До британских морей, впрочем, не дошла, не дошел и Жуков в 45-м, хотя было искушение на — танках.
— На коне здесь утром нельзя, — сказал Баркукш, — свободный выезд на пляж лишь вечером. Туристы не купаются.
— А кто из туристов всех лучше?
— Немцы и швейцарцы, однозначно. Лучше всех платят.
— А русские?
— Не знаю, их мало пока. Загадочный для нас народ.
— А французы?
— О, это ужас… они еще хуже, чем мы, арабы. Платить совсем не хотят.
— А трахать кого лучше?
— Опять-таки немок. Они шармуты (бляди) хорошие, с ними проблем нет.
— А арабки? — Он обернулся: лицо его осветилось радостной улыбкой: — За это! — и он провел пальцем у горла.
— А как же все-таки трахаются местные?
— Только туристок, приезжих.
— А проститутки свои тут есть?
— Ну это ужас, просто ужас. Они живут в квартале «Карти», все страшные старухи — за 40 и выше.
— А сколько стоят?
— 15 динаров в среднем (выходит, 15 долларов).
Я живо представил себе этот «Карти»: прекрасную виллу на въезде в город, в жасминах и мимозах, приветливый слуга проводит меня внутрь, где на восточных подушках разлеглись красавицы в газовых шальварах и кисее. По моему мановению они послушно следуют в кабинет и там за 15 динаров (долларов) удовлетворяют все самые сложные желания.
Особенно привлекали в арабских женщинах — бритость всех мест, избыток сурьмы и прочей штукатурки на лице, а также нежный гортанный говор — не испорченный феминизмом и каркающим рыком западной цивилизации.