Анархо-синдикал Чепцов не удержал коня и ворвался в ряды белых. Сверкнула сабля: его голова раскололась как арбуз, и алая кровь обагрила степь под Перекопом. Впрочем, никакого значения это уже не имело: вторая линия обороны врангелевцев была прорвана, Фрунзе ввел в бой конные резервы.
Началось беспорядочное, без боя, отступление белых к черноморским портам…
Потемкинская лестница
— Спасибо, дорогая! — он содрогнулся, пролив ей на лицо свое немолодое, пожелтевшее семя.
— Спасибо, дорогой! — она протянула руку за «Клинексом» (салфеткой), однако рука остановилась, втерла семя и лицо и шею: содержит важные гормоны. Отблески портовых фонариков плясали по ее усталому лицу (да, стареет жена).
— Тебе налить джину с тоником, дорогая? — О да, пожалуйста… Он налил. — А сигарету? — О да, пожалуйста.
Он затянулся сигаретой и передал ей. Еще раз потянулся. Его чувственные губы, тело — здорового, упитанного европейца пятидесяти лет. Поскреб в затылке; «Ты помнишь, вчера в Алупке, мы посетили Воронцовский дворец… тебе понравилось?»
— Не очень. Во всем видна имитация… эти цари — обычные эпигоны. Во всяком случае, я никогда бы не поставила Ливадию рядом с Корфу.
— И я того же мнения. Однако Потемкинская лестница — это совсем другое… я вспомнил кадры Эйзенштейна.
— Не знаю, не видела.
В каюте — полумрак, за шторками — Одесса октября 94-го. Сегодня утром прибыли из Ялты. (Когда вчера вечером на закате огибали южный берег Крыма, поразила безжизненность побережья. Ведомственные санатории стояли пустыми громадами, лишь одинокие окошечки вахтеров светились в сумерках).
Весь день они ходили по Одессе. Местные говорили, что город заметно опустился и обеднел после распада СССР. Присутствовали на обряде крещения в одной из церквей (поп пел неубедительно), затем прошлись по Дерибасовской. Ветеран-афганец играл на гитаре, что-то рассказывал рыкающим голосом (денег почти не кидали). Зашли в антикварный магазин на Пушкинской, и он купил там серебряный портсигар, где кучер лихо гнал тройку и написано было: его Превосходительству, статскому советнику Урусову в день Ангела…
— А как твой новый контракт? — спросила она. — На пять миллионов долларов — у Куперфина? — В порядке. Если до окончательного расчета я умру или что-то вроде этого, деньги будут переведены тебе и дочери. …
Ему удалось спрятать портсигар за пазуху, и он прошел сквозь строй украинских пограничников, ничего не задекларировав. Они, вчера еще цепные псы СССР, служили незалежной Украине. Да, так и не среагировали, среагировали… Уже на «Мегафьорде» он сбежал в кабину и спрятал в чемодан.
— Ты пил сегодня с этими американцами?
— Ах, эти идиоты…
— А как твое давление?
— Да ничего…
Настала пауза, Флора была невыносимо занудна. А лайнер-гигант, на коем они совершали круиз по Черноморью, стоял последний вечер в порту Одессы.
— Ты разрешишь мне, дорогая, немного пройтись по воздуху?
Она кивнула головой.
Он вышел к терминалу: понурый пограничник в зеленой фуражке, угрюмо курил, стряхивал пепел в темную воду. С тех пор как Советский Союз — того, он дал нехотя присягу на верность Украине; но этого Фредди знать не мог, и потому депрессия служаки была ему непонятна… (сам он не смотрел в молодости ни «Константина Заслонова», ни «Джульбарса», однако — хорошо помнил «Броненосец Потемкин» Эйзенштейна).
… В зале ожидания торговали матрешками, водкой, символикой постсоветского пространства.
На скамье сидела. Блондинка с черными глазами. Широко расставив мускулистые ноги. Чувственная путана — блондинка… с черными глазами. Хотел пройти мимо, однако она окликнула:
— Эй, мистер, уэр ар ю фром?
— Фром Бельджиум…
— Эй, Бельгия, хочешь секс уис ми?
— Нет, ноу, отстань..
Однако она приподняла юбку, и он увидел вызывающее лоно, покрытое светлым пушком… (Не догадался сразу, что она гидролила лобок, по наущении более опытных товарок. Не догадался также, что истинный цвет ее волос был — иссиня-черный, и была она потомком безжалостных скифов-кочевников, заселявших юг Таврии с незапамятных времен. Сама — прибыла из Херсона, где развлекалась с ребятами из банды Толика, пока не надоумило — в Одессу.)