- Мы взяли его в городе,-сообщил предводитель коннинов,- он кричал, что он аемец-папист. Потом стал оправдываться, что кричал так со. страху, приняв нас из-за добытых в бою хоругвей с крестом за немецких крестоносцев. Он уверял, что он чех и гусит, и сперва выдавал себя за пражанина, во когда мы хотели вести его в ратушу, стал говорить, что он из Табора. Посему и ведем мы его к тебе, дабы ты сам судьей ему был.
Единственный глаз вождя таборитов внимательно остановился на пленнике, жила вздулась на лбу у Жижки, и .могучий голос его загремел:
- Ха, я не узнал тебя сразу в этом дурацком наряде! Брат Хвал, глянь-ка, не тот ли это изменник подлый, которого мы вчера после боя на Госпитальном поле в число братьев приняли и который сегодня в минуту наитягчайшую с горы Витковой трусливо сбежал?
- В самом деле, он! - воскликнул Хвал из Маховиц, ехавший в процессии за Жижкой. - И я не признал его раньше в этом диковинном одеянии. Сей негодяй вчера бесстыдной ложью прельстил меня и отца Коранду, и мы приняли его в число братьев. Он дерзко уверял, будто на поле Госпитальном храбро сражался вместе с пражанами, будто после многих лет скитаний на чужбине возвратился домой, чтобы помочь землякам в тяжкой борьбе. Ныне храбрость свою на Витковой горе показал он в деле, и всяк, кто взглянет на него, сразу распознает, каков из него герой! Ха-ха!
Взоры всех вокруг были с негодованием, изумлением и гневом обращены на причудливо обряженного пленника, в котором в ту минуту и впрямь не было ни на грош величия. Бледный как мел, пан Броучек дрожал мелкой дрожью, как осиновый листок.
Тут продрался сквозь толпу коренастый длиннобородый крестьянин в полотняной рубахе и грубой соломенной шляие, с окровавленной тяжелой палицей в руке.
- К таборитам, говорите, подался этот бесстыжий после вчерашнего боя?кричал крестьянин, в котором читатель, надеюсь, узнал Вацека Бородатого из Жатеца. - Так слушайте же: малое время перед боем пришел он гостем Янека от Колокола в кфрчму, где мы сидели, и когда поднялся меж нами опор и свара о церковных ризах, рьяно защищал облачения, а таборитов обозвал еретиками, так что я его за такое кощунство чуть было не покарал самолично палицей...
- А нам тотчас после боя сказал, что он против облачений и потому от пражан отходит,- воскликнул гейтман Хвал в величайшем возмущении.
- Не верю я, чтобы Прага могла породить такое позорище! - отозвался из толпы новый свидетель против Броучека, Войта от Павлине.- Подло лгал он, убедив покойного Янека от Колокола, будто он пражанин урожденный и из чужих стран домой воротился. Чужак он либо бродяга безродный, хитростью проник в Прагу и в лагерь Жижки лазутчиком от Зикмунда.
- Убить негодяя! - зашумела возмущенная толпа.
- Клянусь... клянусь... я не шпион. Ах, если бы тут был Домшик! Я чех и пражанин! Смилуйтесь! Пощадите! - взвыл пан Броучек, упав на колени и стуча зубами.
- Так ли, этак ли - ты все равно достоин позорной смерти, трус и низкий притворщик! - вынес суд Жижка. - А ежели ты и вправду чех, то тем более справедливо, дабы праведный гнев твоих земляков стер тебя с лица земли, ибо живешь ты им во стыд и поношение. Еще первый раз увидя тебя, я сказал, что ты служишь более чреву своему, нежели богу; теперь же вижу, что у тебя нет никакого бога, нет у тебя ничего святого, кроме как ублажать презренную плоть, ради чего ты перед всяким готов, когда надобно, отречься от бога, правды, братьев, матери, рода и языка своего! Потому будь сметен с лица земли, которую ты осквернил и опозорил!
- Сжальтесь! - застонал пан домовладелец, ползая на коленках. И внезапно, с решимостью отчаяния, сказал: - Ради бога.., послушайте... други... Ведь я даже не из ваш... не из вашего века... Я же родился в девятнадцатом столетии... я ваш праправнук... и только каким-то непонятным чудом очутился среди вас... в далеком прошлом!
Остолбеневший народ с минуту глядел на него в немом изумлении.
Наконец Жижка произнес:
- Ха, от страха ты даже в уме повредился! Безумна мысль, что человек далеких будущих веков может прийти к своим предкам; но даже если бы и могло случиться это неслыханное чудо - бог никогда не допустит, чтобы у нас были такие потомки!
Он резко махнул рукой над осужденным и тронул своего белого скакуна.
- Сожгите его! - гневно добавил Хвал и поскакал вслед за Жижкой с последним отрядом.
- Сожжем его! - закричала яростная толпа и бросилась на несчастную невинную жертву.
- Сжальтесь! Смилуйтесь! - униженно молил пан Броучек.
- Для труса и изменника нет у нас милосердия! - сурово сказал Вацек Бородатый.- И зря ты вымаливаешь свою ничтожную жизнь, в которой единственным богом была утроба, а святыней - полная бочка.
- Ежели так, пусть бочка и послужит ему заместо гроба,- предложил кто-то из толпы.
- Ладно сказано! Спалим его в бочке! - толпа бурно выражала свое одобрение и...
Перо выпадает из моей руки. Отказывается дорисовать чудовищную картину. Но писательский долг велит мне довести своего героя до страшного конца его средневековых приключений и нанести завершающий мрачный мазок на верную картину прошлого, где светлые лучи перемежались не менее черными тенями.
Однако чувствительной читательнице я все же посоветую пропустить конец этой главы; ведь и уже описанные злоключения добрейшего пана Броучека не однажды, должно быть, вызвали влагу сострадания на ее ресницы. Только читателя, обладающего крепкими нервами, приглашаю я последовать за мной, дабы присутствовать при последнем скорбном акте, все время памятуя о том, что та эпоха не была столь чувствительна и щепетильна, как наш просвещенный век, в котором сотни тысяч хотя и умирают в муках на полях сражений, но зато палач встречает осужденного в перчатках. Даже в романах ужасов мы не сталкиваемся более с экзекуциями того рода, что была совершена одним и тем же способом 14 июля 1420 года в Праге над паном Броучеком, а 21 августа 1421 года - в Роуднице над дерзким реформатором Мартином Гоуской, иначе Локвисом, и его сотоварищем, священником Прокопом.
Впрочем, последующее я могу наметить лишь в нескольких главных, мрачных чертах. Пану домовладельцу эта катастрофа вспоминается - смутно, как самый страшный сон в жизни; смертельный ужас сковал его чувства, и он лишь отрывочно и неяснр воспринимал все обстоятельства страшного события.