Порядок дня теперь был такой: вставали с восходом солнца, пили чай, вьючили и выезжали часов в 8–9 утра, потому что дни были уже короткие. Ехали без дневного привала, и завтракать приходилось всухомятку в седле или в коробке. На ночлег останавливались часа в четыре, пройдя верст 25–30, по 4 версты в час, что составляет нормальный ход верблюда. Когда я ехал верхом, осматривая местность и выходы горных пород, и отставал от каравана, приходилось догонять его рысью. После остановки монголы отпускали верблюдов и лошадей пастись, а сами, пока было еще светло, разбредались по степи и собирали аргал для топлива. Цоктоев разводил огонь и кипятил мне чай. После чая, согревшись в коробке, я начинал работу за своим столиком, уже при свече, и работал до ужина, состоявшего всегда из супа с какой-нибудь крупой и вареной баранины. Потом чай, иногда с молоком, если поблизости были юрты, и с сухарями. Если днем местность была однообразная и сбор горных пород небольшой, оставалось время почитать что-нибудь из взятых книг.
Я вез с собой два тома путешествий Пржевальского, один том Потанина, описание Китая Рихтгофена, несколько романов Вальтера Скотта и Брета Гарта, карманного формата, на немецком языке. Но в 10 часов клонило уже ко сну. Монголы и с ними Цоктоев в их палатке грелись у огонька, пили чай, курили трубки и беседовали. Лошадей и верблюдов на ночь пригоняли к лагерю и последних укладывали в кружок. Останавливались мы там, где было больше корма для животных, поэтому обычно подальше от юрт. Воду всегда имели с собой в двух бочонках, а животных поили по дороге у колодцев утром и под вечер.
Из Урги в Калган через Восточную Монголию ведет несколько дорог. Одна из них, самая длинная, называлась почтовым трактом, так как на ней были станции для перемены лошадей; ею пользовались только китайские и монгольские чиновники. Караваны с товарами шли по более прямой линии, так как естественных препятствий, в виде труднопроходимых гор, в этой части Монголии нет. Но и более прямую линию можно провести с некоторыми вариантами, отклоняясь к колодцам с хорошей водой или к местам с лучшим пастбищем для животных. Так веками создавалось несколько караванных дорог, расходившихся из Урги и сходившихся не доходя Калгана, а в промежутке даже пересекавшихся и местами сливавшихся. Они имели названия Гунджиндзам, Аргалидзам, Дархандзам и Чойриндзам. Простор Монголии и плоский рельеф допускают отклонения и от этих дорог; мой караван пошел сначала по дороге Чойриндзам, затем отклонился от нее, так как мои монголы хотели по пути зайти в свой улус; через несколько дней мы вышли на дорогу Дархандзам, а в конце опять отклонились от нее вправо.
Подробное описание этого пути, ввиду однообразия монгольской природы, было бы неинтересно для читателя; научные наблюдения давно уже напечатаны в виде дневников в моем полном отчете. Здесь можно ограничиться общей характеристикой и отдельными наиболее интересными моментами.
Первые пять дней мы шли по более гористой местности, прилегающей с юга к долине р. Толы; дорога то пролегала по сухим долинам между невысокими горами, то пересекала последние по небольшим перевалам, то выходила в обширные котловины, ограниченные такими же горными грядами. В долинах и котловинах травы были хорошие. На горах обилие скал часто привлекало мое внимание; в одном месте многочисленные камни, торчащие на склонах группы холмов, обусловили название их – Цзара, что значит «еж». Отметим кстати, что монгольские названия урочищ – отдельных котловин, горных гряд, колодцев – большей частью обусловлены цветом камней, характерной формой рельефа или местной особенностью, например: Улан-Худук (Красный Колодец), Боро-Тала (Ветряная Равнина), Цаган-Ула (Белые Горы), Хара-Ниру (Черные Холмы), и потому одни и те же названия встречаются очень часто. Более высокие вершины часто носят названия Богдо-Ула, Баин-Богдо – в качестве мест обитания божества.
С этих гор мы спустились на обширную плоско-волнистую равнину Сахир-Ухэ, и мои монголы сказали, что она считается началом Гоби. Мне это показалось странным: с названием «Гоби» в моем представлении связывалось понятие о пустыне, а между тем ни в этот день, ни в последующие наш караван настоящей пустыни не проходил; животные везде находили корм, не было недостатка и в колодцах с водой. Оказывается, монголы вообще называют «Гоби» местности безлесные, с небольшими неровностями рельефа, лишенные проточной воды и с более скудной растительностью, чем в горах. Под этот термин подходят обширные пространства Монголии, тогда как настоящая пустыня и очень бедная степь, близкая к пустыне, занимают только отдельные сравнительно небольшие площади, получающие дополнительное название, например: Галбын-Гоби. Неверно также имеющееся на многих картах название «Гоби или Шамо». Последнее название – китайское и обозначает песчаную пустыню. Большие пески сосредоточены в южной части Монголии, близ границ Китая; китайцы, въезжая в Монголию, чаще всего встречались с сыпучими песками, откуда и возникло это название. Монгол никогда не подразумевает под Гоби песчаные площади, которые обозначает особыми названиями.
Через Гоби мой караван шел три недели. На всем протяжении высоких гор не было, но группы и цепи холмов и невысокие горные кряжи попадались довольно часто, а в промежутках между ними расстилались более или менее обширные равнины или котловины. На этом пути впервые попадались также невысокие столовые горы, вернее плоскогорья, круто обрывавшиеся в сторону соседних впадин; поверхность их представляла совершенную равнину. Эти столовые высоты вообще характерны для Центральной Азии, так как они сложены из самых молодых образований мелового или третичного возраста, отлагавшихся в озерах и впадинах. Высота местности постепенно становилась все меньше и меньше и достигла минимума у колодца Удэ, на половине пути. Это было самое глубокое место общей впадины Гоби: оно имеет всего 930 м, т. е. на 400 м ниже Урги. Отсюда местность начала опять постепенно подниматься и на южной окраине достигла снова 1350 м, даже 1600 м. Растительность мало-помалу беднела, трава редела, преобладали кустики полыни и других растений, свойственных пустынным местам, но и в самой низменной и пустынной части нашего пути верблюды и даже лошади находили корм. Не было недостатка и в воде, хотя иногда она была мутная или солоноватая. Кое-где встречались соленые озера.
Население вдоль караванных дорог было незначительным. Так как по этим дорогам проходили многочисленные караваны, которые выедали корм, то монголы предпочитали ставить свои юрты в стороне от этих путей. На всем пути мы видели одну довольно большую кумирню Чойрин-Сумэ, расположенную вблизи группы живописных гранитных гор Богдо-Ула и Сексыр-Ула. На этих горах можно было наблюдать характерные признаки пустынного выветривания – целые площадки, лишенные растений, вокруг глыб гранита, а в последних – выеденные ветрами карманы, ниши и ячеи (см. иллюстрацию на стр. 38).
В Удэ в середине Гоби я посетил отшельника – русского наблюдателя метеорологической станции, которую содержали, кажется, кяхтинские купцы. Он жил в юрте, как монгол, наблюдал и записывал температуру, давление воздуха, направление ветра и т. д. и, конечно, очень скучал. Я провел с ним целый вечер.
В южной части Гоби, на обрыве одного из упомянутых плоскогорий, сложенных из самых молодых отложений, я нашел осколки костей какого-то животного. Это было очень интересное открытие, так как впервые здесь попались остатки, позволявшие точнее определить возраст этих отложений. К сожалению, пока я раскапывал, мой караван успел уйти далеко, так что невозможно было вернуть его и сделать дневку для более глубоких раскопок. Потом оказалось, что эти остатки были осколками коренного зуба носорога третичного возраста. Они послужили доказательством, что молодые отложения Гоби представляют не морские осадки, как думали раньше, а континентальные, т. е. что Гоби уже в то время являлась сушей, а не дном моря.