Конечно, я не забывал, что основные трудности давно ожидаемого путешествия еще впереди, и решил сегодня же вечером поговорить с властителем закона.
Правитель Вангдупотранга выбрал семейную жизнь. Обычно они оставляют жен у домашнего очага, а сами живут холостяками в дзонгах. Но здесь тримпон обитал в маленьком домике возле крепостных ворот, сочетая административную деятельность с семейными радостями. Внутри крепости это было бы невозможно, так как женщинам, повторяю, нельзя оставаться там на ночь ни под каким предлогом.
Я изложил хмурому тримпону свои намерения, уточнив, что хотел бы получить двух вьючных лошадей, с тем чтобы завтра двинуться в Пунакху. Он выслушал не перебивая, а когда я кончил, что-то буркнул себе под нос и повернулся ко мне спиной. Пунакха лежит в стороне от моего маршрута; я решил, взяв только самое необходимое, провести там несколько дней, прежде чем начать переход через Черные горы к форту Тонгса, первому этапу по пути на восток. Почти Сверенный, что просьба моя останется без внимания, я вернулся в дзонг.
Тенсинг поджидал меня с большой чашкой буроватой жидкости, которую он отважно назвал чаем. Он, правда, объяснил, что это «инджи ча», другими словами — «английский чай», в отличие от супового тибетского чая — дьявольской смеси животного сала, соли, молока, веточек и случайно затесавшихся туда нескольких чайных листиков.
Я объявил, что сейчас научу его заваривать чай и в дальнейшем прошу действовать именно так. Никакой импровизации! Мой рецепт начинался следующим образом: прежде всего ты моешь руки в чистой воде, потом тщательно моешь чайник и чашки…
Наконец я кончил, полагая, что сделал доброе дело. Тенсинг одобрил рецепт и сказал, что сейчас так и сделает. Он взял мою чашку, выплеснул ее содержимое за окно и вытер подолом своей рубашки. Потом тем же способом вытер кастрюлю, руки и снова чашку. Затем сказал, что пойдет набрать чистой воды в роднике у подножия дзонга. Лицо его изобразило крайнюю степень удивления, когда я заметил, что с помощью воды можно также мыть чашки. Он с укоризной посмотрел на меня: ведь он так старался… И тут я понял, что в его действиях была известная логика: чем больше грязи оставалось на рубашке, тем меньше ее, следовательно, было в чашке и кастрюле!
Я решил, что в первый день не следует так капризничать. Если и дальше придираться к мелочам, он сочтет, что я несносен.
Было пять часов пополудни, а во рту у нас еще не было ни крошки. Монастырь подрагивал от ударов барабана; на двенадцати алтарях дзонга монахи меняли воду в серебряных кубках для приношений, стоявших перед невозмутимым Буддой или страшными масками демонов. Человек в ножных кандалах почему-то оказался у дверей нашей комнаты и смотрел на нас с удивлением. Вид у него был совсем мирный, хотя мне сказали, что он совершил попытку покушения на короля. Его не упрятали в темницу: целый день он мог сидеть на солнышке и наблюдать за жизнью дзонга. Довольно мягкое наказание…
У ньерчена в крепости жил сын, плотного сложения подросток лет шестнадцати. Войдя к нам, он робко сказал, что знает несколько английских слов, потому что король послал его учиться в школу в Калимпонг, и он был бы рад поговорить по-английски. Я охотно согласился, заметив при этом, что немного пищи добавило бы прелести нашему разговору. Юноша извинился за отсутствие отца, подозвал слугу, велел проводить Тенсинга на отцовскую кухню и дать ему риса и яиц.
Я поблагодарил. Юноша опустился рядом, внимательно разглядывая камеры.
— Можете меня сфотографировать? — спросил он после долгой паузы.
Я пообещал, и он начал расспрашивать о путешествии.
— У нас здесь все старое, зачем вы приехали?
Я объяснил, что меня интересует именно старина и что я давно мечтал приехать в Бутан.
Он явно не понял.
— Вы хорошо говорите по-тибетски.
Я поблагодарил за комплимент. — А зачем вам говорить по-тибетски?
И вдруг:
— Мой брат очень хорошо играет, хотите послушать его?
Я согласился сделать это, но только после еды. Тут мой юный гость поднялся и, прежде чем переступить порог, сказал, что в школе он учился в 7-м «Б», и спросил, есть ли седьмые «Б» во Франции. Ответ его очень обрадовал: всегда приятно сознавать, что у тебя есть коллеги в других частях света.
Час спустя появился Тенсинг с дымящимся блюдом риса. Из кармана он извлек четыре яйца и попросил показать, как их жарят.
Я забеспокоился:
— Как же так, мне сказали, что ты умеешь готовить!
— Умею. Я умею варить рис.
Этим ответом он полагал исчерпать тему. Все очень просто: мой повар умел варить рис. Рис, и ничего более. Абсолютно ничего! Его это не смущало, поскольку ничего иного он не ел.
Не без отвращения я отправился на кухню, где познакомил его с «черной штукой» — так мы стали именовать перец. Вместе с банкой карри, бутылкой кетчупа и пачкой горчицы в порошке он составлял все приправы, которые я захватил в поход. Так что, не считая пряностей, которые можно было раздобыть на месте, «черная штука» и «желтая штука» (горчица) сделались вскоре похоронным аккомпанементом гастрономическому фиаско, которое я потерпел в Бутане. Да, была еще «белая штука» — разновидность пальмового масла.
Я показал Тенсингу, как класть немного «белой штуки» на сковородку, потом разбить яйца, добавить «черной штуки», соли и жарить. Обескураженный сложностью всех этих кулинарных манипуляций, Тенсинг сказал мне — и это была чистая правда:
— Лучше уж вам самому ее делать!
Так я и поступил, а Тенсинг, передавая мне необходимые ингредиенты, заметил, что было бы хорошо запастись сушеным мясом.
По возвращении в комнату Тенсинг вытер тарелки и вилки своей рубашкой, становившейся, увы, все грязнее и грязнее. Вопреки логике Тенсинга тарелки не стали от этой операции чище! Подбирая последние кусочки яичницы, я с умилением предался воспоминаниям о Калае, поваре-непальце, который ходил со мной в район Эвереста, а потом в Мустанг. Какие он делал пельмени, когда снаружи бушевал дождь! Какие он пек пирожки на леднике! А его пироги — хотя первый представлял собой смесь шоколада с чесноком…
Приход старшего сына ньерчена с тибетской гитарой не очень скрасил мой обед.
Я добавил еще немного «черной штуки» и, проглотив последний кусок, тотчас встал, дабы изгнать из памяти воспоминания о том, что я ел.
Следующим утром на рассвете вопреки всем ожиданиям явился крестьянин, посланный тримпоном, чтобы отвести нас в Пуна-кху. Сидя на пороге, он смотрел, как мы одеваемся, потом с удивлением стал разглядывать мой спальный мешок. Удивление его возросло еще больше, когда он узнал, что мешок набит пухом. А когда он увидел сверкающие кастрюли, то тут же заявил, что нам придется платить по особому тарифу.
Тенсинг стал энергично защищать мои интересы, продолжая складывать багаж. Несколько чемоданов и узлов мы оставляли на месте. Времени готовить завтрак не было. Я вскрыл банку консервированного супа и должен признать, что в холодном виде, да еще натощак это не деликатес. Властитель закона следил за нашим отъездом с привычным безразличием.
Владелец горных лошадок громко прикрикнул на них, ибо животные осквернили священный чортен, обойдя его против часовой стрелки, а это большой грех. Мы попятились назад, и, пока мы так маневрировали, вьючная лошадь и мой пони вдруг исчезли, словно растворившись в прозрачном воздухе.
Посмотрели направо, налево, побежали туда, обратно, взобрались на холм, оглядели окрестности, спросили проходящего монаха; набегавшись вдосталь, мы уже собирались плюнуть на всю затею, как вдруг заметили позади рощицы маленький домик. У ворот амбара лежали наши сложенные вещи, стояли расседланные лошади, а проводник спокойно завтракал. Он прошел ровно 250 метров.
Я устроил скандал. Жена нашего караванщика в ответ улыбнулась— это была очень красивая женщина… Вскоре подпруги были затянуты, седла покрыли красными ковриками, на шею животным повесили колокольцы, и через минуту мы уже трусили на север к реке. Тенсинг ехал сзади, почтительно придерживая мои камеры.
На берегу реки остановились возле монастыря с двумя деревьями фантастических размеров. Сторож позволил осмотреть изящные барельефы в нишах на внешней стене здания.