От раздумий меня то и дело отрывал пронзительный голос Вангду, погонявшего мулов грозным «дро!». Те, надо признать, не особенно реагировали на крики и то и дело норовили остановиться пощипать траву. Солнце жгло немилосердно. Скорей бы подняться на высоту…
Три часа мы шли вдоль реки по откосу, потом осторожно спустились, чтобы пересечь ее в месте слияния с другим потоком. На противоположной стороне была тень, стеной поднимался тропический лес и виднелись террасы полей, засеянные злаками.
Но когда мы перешли по деревянному мостику, пейзаж разом изменился. Дорога к Черным горам, представлявшая до этого тропу примерно в метр шириной, сузилась настолько, что едва различалась на глинистой почве. Приходилось двигаться бочком, прижимаясь к склону горы. Вангду объявил, что мулы слишком нагружены, и каждые 50 метров останавливал их для отдыха. По лицу у меня струился пот, очень хотелось сесть на мула, но Вангду отрезал: об этом не может быть и речи, слишком крутой подъем. Мы ползли как улитки по самому солнцепеку.
Ненавижу такую ходьбу. Она утомляет гораздо больше, чем ритмичный подъем, а до перевала еще очень далеко. Остановились, тяжело дыша, в тени одинокой сосенки, развьючили мулов и пустили их на травку.
Снизу нас нагнали еще два путника и, шумно отдуваясь, расположились по соседству. Они с любопытством оглядели мое европейское платье и осведомились, не индиец ли я. Тенсинг объяснил, что я с «Дальнего Запада», «самый ученый человек в мире». Попутчики широко раскрыли глаза. Тенсинг упрямо гнул свою линию:
— Да-да, он знает все обо всем.
Я смущенно улыбнулся. Мне действительно страшно хотелось все знать, прежде всего — когда мы перевалим через Черные горы, двигаясь в таком темпе.
Чуть позже, уже поднимаясь, я услыхал, как Тенсинг рассказывал Вангду о моей гениальности: мне-де известна вся история Бутана и все здешние обычаи. Старик недоверчиво хмыкал. Это просто бесчеловечно, ответил он, заставлять человека в его возрасте карабкаться на такие кручи.
— Ox aпa (совершенно верно), — поддакивал безотказный Тенсинг.
Все же мы не удержались, чтобы не подразнить проводника.
— Тебе, конечно, тяжело идти, — начал Тенсинг, — но каково мулам! Они ведь раза в два старше тебя, — и он шлепнул по крупу самого медлительного.
Старик впервые за все время улыбнулся. Разговорившись, он поведал о своих дальних вояжах. Родом он из-под Тонгсы, куда мы как раз держим путь; шесть раз ему пришлось ходить в Лхасу. Он возил туда рис — раньше это была основная статья бутанского экспорта. Вот, кстати, почему Вангду так хорошо говорил по-тибетски. Господствующий диалект в Тхимпху, Паро и в верховьях долины Мачу — дзонгкха. Иными словами, «язык крепостей», на котором говорят образованная знать и чиновники. Дзонгкха очень похож на тибетский. Но в долине Тонгсы, равно как и во всем внутреннем Бутане, распространен другой диалект.
Было уже четыре часа дня, когда склон стал чуть положе. Тоненькой змейкой по дну долины текла река, а далеко на юге белым пятнышком выделялся дзонг, в котором мы провели ночь. Среди полей там и тут были разбросаны домишки, но и они исчезли, когда мы ступили на гребень хребта.
Против всякого ожидания в небольшой ложбинке мы увидели маленькое озеро в окружении великолепных сосен. Озеро выглядело настолько сказочным, что я не стал возражать, когда Вангду объявил, что здесь мы заночуем.
После полуденной жары и крутизны царственные сосны и шелковый травяной ковер, устланный сосновыми иглами, под густой тенью напоминали райские кущи. Это место называется Самтенгаг; как мне сказали, здесь король обычно останавливался по пути к Тонгсе. Какое счастье, что дневной марш закончен! Впереди еще бесконечное множество часов, когда придется вот так шагать вверх и вверх…
Вангду добавил, что дальше целые сутки не будет источника. Конечно, раз сам король ночует здесь, место вполне подходит и для меня, «самого умного человека в мире»! Старик улыбнулся шутке. В лесу он показал, где разбивают шатер для его величества. Место представляло выровненную площадку, разделенную на три тенистые платформы, по краю которых окрестные жители насадили дикие ирисы. Между деревьями возвышались обломки скал, поросшие мхом; все вместе напоминало японский сад. Чуть поодаль проглядывали цветы лотоса. Поистине волшебный уголок!
Лес был священный. Мне не раз уже показывали подобные леса. Старик пояснил, что в них живут «лу» — божества земли, а один особый «лу» проживает на деревьях. В стороне от королевского лагеря, среди камней, в нескольких футах над землей был вход в пещеру. Его украшали молитвенные флаги. Здесь, с почтением возгласил проводник, живет очень важный «лу».
Это была моя первая встреча в Бутане со странными божествами, не принадлежащими ни к буддийскому, ни к индуистскому пантеону. Они сохранились от древней религии бон, которая, как я вскоре убедился, имеет еще немало приверженцев в Бутане.
Я хотел было разбить палатку на берегу озера, но Вангду категорически воспротивился. Во-первых, у него самого нет палатки, а потом, я, как важная персона, обязан ночевать в школе.
— В школе? — переспросил я.
— Да, в школе. Она здесь.
И он повел меня по скользкой тропинке между скалистыми выступами. Передо мной открылась еще одна темно-зеленая ложбина, где стояли дома, а поодаль высились два белых монастыря.
— Вот она, школа.
Он указал на большой бутанский дом прямо под нами — новое двухэтажное деревянное здание с маленькими готическими окнами по фасаду и тюдоровской надстройкой посредине.
— Пять лет назад Джигме Дорджи приказал открыть в провинции более сотни подобных школ, — рассказал мне молодой «лопда дакпо» (школьный учитель).
История создания этих школ очень интересна. Поначалу король отобрал по всей стране способных детей и отослал их в Калимпонг учиться английскому. Затем королевским эдиктом было велено построить повсюду, включая самые отдаленные районы страны, школьные здания.
Внешне все выглядело просто, однако я помнил, что в Непале, несмотря на значительную помощь и давнее распространение английского, в затерянных уголках Гималаев не удалось создать ничего подобного.
— Многие дети живут очень далеко отсюда, — продолжал учитель. — Поэтому они остаются в интернате и сами себе готовят. Король выделяет школе рис.
Он ввел меня в один класс — совершенно пустое помещение с гладким деревянным полом, на котором сидела стайка ребятишек в черных кхо; они дружно приветствовали меня по-английски.
— Здесь они учатся дзонгкха и английскому. Учебников не хватает, но сейчас в Тхимпху готовятся к их изданию, — рассказывал наставник.
В следующем классе дети читали что-то нараспев. Письменного бутанского языка не существует. Монахи и правительство пользуются тибетским. Но как раз сейчас несколько ученых-лингвистов вырабатывали бутанскую грамоту, используя тибетский алфавит и упрощая орфографию, которая в литературном тибетском невероятно сложна.
Молодой учитель понравился мне своей начитанностью и энергией. Когда я спросил, что побудило его выбрать столь отдаленное место, он ответил: «Такова была королевская воля. И потом, я ведь тружусь на благо страны».
Учителей-бутанцев еще очень мало, так что во многих школах английский преподают индийцы. Мне довелось встретить впоследствии несколько таких педагогов.
Погода утром была сырой и туманной, в священном лесу накрапывал дождичек. Мы обогнули озеро и продолжили путь по вчерашнему карнизу. За поворотом гребень сплошь покрывали рододендроны. Добрых четыре часа мы шли сквозь кустарник. Вангду подал пример, сорвав несколько веток, усыпанных сладчайшими мелкими ягодами, и мы стали жевать их на ходу.
Тенсинг рассказывал о своем детстве в Тромо — название этой тибетской области, окаймляющей Бутан с северо-запада, в переводе означает «жара». Однако вопреки своему наименованию этот край представляет собой холодную пустыню, где пастбищное скотоводство является единственным средством существования. Отец его был родом из Кхама, и Тенсинг гордился своим родством с кхампа — гордыми кочевниками Восточного Тибета, славящимися своим ростом и силой.