Что касается меня, то я еще полтора месяца не мог взять в рот лимон, полгода не мог глотнуть чаю и до конца жизни не соглашусь снова встретиться с маркизом де Р.
ЛИВОРНО
Мне довелось посетить много портов, повидать много городов, мне пришлось иметь дело с авиньонскими носильщиками, с мальтийскими факкини и с мессинскими трактирщиками, но такого разбойничьего притона, как Ливорно, я еще не встречал.
Во всех прочих краях у вас есть возможность не отдавать багаж, самому назначать цену, за которую его отнесут в гостиницу, и, если вам не удалось договориться, вы вправе взвалить сундук себе на плечи и обойтись без посторонней помощи. В Ливорно такое исключается.
Не успела ваша лодка коснуться пристани, как ее уже берут штурмом; откуда ни возьмись, налетает толпа посредников — они спрыгивают с пирса, с ближних лодок, с корабельных снастей. Вы понимаете, что ваше суденышко вот-вот опрокинется под их тяжестью, и начинаете тревожиться за собственную безопасность; вы хватаетесь за мол, как Робинзон Крузо — за спасительный утес; наконец, измучившись, потеряв шляпу, в кровь оцарапав колени и обломав ногти, вы оказываетесь на пирсе. Что же касается вашего багажа, то он уже поделен на столько частей, сколько в нем мест: один носильщик получает сундук, другой — несессер, третий — шляпную картонку, четвертый — зонтик, пятый — трость; если вы путешествуете вдвоем, вам полагается десять носильщиков, если втроем — пятнадцать. Таким образом, нам досталось двадцать, поскольку нас было четверо. Двадцать первый вздумал было понести Милорда. Однако Милорд, который не понимает шуток, вцепился ему в ногу; пришлось прищемить собаке хвост, чтобы она разжала челюсти. Носильщик последовал за нами, крича, что наш пес его искалечил и он заставит нас уплатить штраф. Собравшиеся возроптали, и, когда мы добрались до нашего швейцарского пансиона, перед нами шагали двадцать носильщиков, а за нами шла толпа в двести человек.
За переноску четырех сундуков, трех или четырех шляпных картонок, двух или трех несессеров, одного или двух зонтиков и трости мы заплатили сорок франков; еще десять пришлось отдать укушенному носильщику, итого пятьдесят: таким образом, за то, чтобы передвинуться на полсотни шагов, мы заплатили почти столько же (не считая чая!), сколько стоила нам дорога из Генуи.
Мне пришлось побывать в Ливорно еще дважды; наученный горьким опытом, я был настороже, однако с каждым разом платил все больше. Тот, кто попал в Ливорно, должен заранее принять в расчет разбойников, как если бы он СОЮЗ
брался ехать через Понтийские болота. Различие состоит в том, что в Понтийских болотах временами, и даже нередко, все-таки удается избежать встречи с разбойниками, а в Ливорно вы на нее обречены.
Все было бы не так страшно, если бы по прибытии в Ливорно, вместо того чтобы остановиться в одном из грязных трактиров, нагло именующих себя гостиницами, вы сразу нанимали бы карету, не торгуясь платили кучеру и отправлялись в Пизу или во Флоренцию; но нет: раз вы в Ливорно, то непременно желаете осмотреть город. А город, в сущности, не стоит этого. В нем всего три достопримечательности: каторжники, статуя Фердинанда I и мадонна Монтенеро.
Каторжники свободно передвигаются по городу и выполняют различные работы: подметают улицы, отесывают доски, возят тачки; одежда их состоит из желтых штанов, красного колпака и темной куртки, первоначальный цвет которой было бы трудно определить. На этой куртке сзади указано преступление, совершенное ее первым обладателем; дело в том, что часто каторга изнашивает преступника раньше, чем преступник — одежду, и куртка с надписью переходит к тому, кто занял его место. Таким образом, куртка играет важную роль в жизни тосканского каторжника: она может наполовину смягчить наказание либо вдвое его увеличить. Поскольку каторжники — единственные люди в Ливорно, которые не грабят, а просят подаяния, им важно носить такую куртку, чтобы вызывать к себе всеобщее сострадание. Если одни преступления считаются постыдными, то другие пробуждают в людях жалость: вору или фальшивомонетчику нечего надеяться на милостыню, но всякий охотно подаст несчастному, совершившему убийство из-за любви. Тот, кому досталась куртка с такой надписью, не ведает иных забот, кроме как регулярно чистить ее; на улице его поминутно останавливают и просят рассказать его историю. Мы видели, как две англичанки плакали навзрыд, слушая рассказ каторжника и, возможно, сами пустили бы слезу, но тут его товарищ, с которым он, очевидно не поделился выручкой, раскрыл нам секрет: на самом деле он был осужден за кражу со взломом. Настоящий assasino per amore[29] умер восемь лет назад, и с тех пор его куртка помогла преуспеть уже трем его преемникам. Я дал полпаоло этому славному человеку, на спине у которого большими буквами было написано слово «Вор»: неудача с курткой лишила его надежд на подаяние — сколько ни твердил он, что осужден за поджог, никто ему не верил. В благодарность за нежданную и редкую милостыню он пообещал молиться за меня. Услышав такое обещание, я вернулся и настоятельно попросил его не делать этого, полагая, что для меня предпочтительнее попасть на Небо без всякой рекомендации, чем с такой.
Статуя Фердинанда I находится на площади Дарсены. Пользуясь тем, что о Ливорно сказать особенно нечего, я расскажу историю этого второго наследника тосканского Тиберия, а также историю его брата Франческо I и его невестки Бьянки Капелло. Не многие романы могут сравниться с этой историей, так она необычна и так занимательна.
В конце правления Козимо Великого, то есть приблизительно в начале 1563 года, молодой человек по имени Пьетро Бонавентури, происходивший из почтенной, но бедной семьи, приехал попытать счастья в Венецию. Его дядя, носивший ту же фамилию и проживавший в Светлейшей республике уже лет двадцать, пристроил его в банк Сальвиати, где сам он был одним из управляющих. Юноша был хорош собой, обладал прекрасным почерком, считать умел не хуже астролога: его без колебаний взяли на должность третьего или четвертого приказчика, пообещав, что при хорошем поведении он через три-четыре года помимо еды будет получать сто пятьдесят — двести дукатов. Подобное обещание превосходило самые дерзновенные мечты Бонавентури. Он облобызал руки дяди и пообещал банкирам Сальвиати вести себя так, чтобы стать образцом для их служащих. Бедный Пьетро искренне хотел сдержать слово, но дьявол вмешался в его дела и не дал осуществиться его добрым намерениям.
Напротив банка Сальвиати жил богатый и знатный венецианец, глава рода Капелло, с сыном и дочерью. Сын был красивый молодой человек, с остроконечной бородкой, закрученными кверху усами, с бойкой и дерзкой речью; неудивительно, что по нескольку раз в месяц ему случалось обнажать шпагу из-за игры или из-за женщины: в политику он не вмешивался, считая ее скучным, стариковским делом, так что раз или два его уже приносили в родительский дом проткнутым насквозь; но, как видно, дьяволу его смерть была крайне невыгодна, и Джованнино поправлялся. Однако отец, человек рассудительный, полагая, что рано или поздно счастье может изменить его отпрыску, отказался от первоначального намерения отдать дочь в монастырь, чтобы удвоить состояние сына: он опасался, как бы Джованнино однажды ночью не переселился в мир иной, оставив его и без сына, и без дочери.
Что касается Бьянки, то это была прелестная девушка лет пятнадцати-шестнадцати, с белоснежной матовой кожей, на которой при малейшем волнении выступал легкий, как розовое облачко, румянец; с волосами темно-золотистого цвета, который незадолго до того прославил Рафаэль; с черными, полными огня глазами, со стройным гибким станом, в котором при всей стройности и гибкости чувствовалась сила; подобно Джульетте, она была вся устремлена навстречу любви и только ждала минуты, когда на ее пути окажется какой-нибудь Ромео, чтобы сказать, как юная веронка: «Или я буду твоей, или пусть меня возьмет могила».
Она увидела Пьетро Бонавентури; окно комнаты молодого человека было напротив ее окна. Вначале они обменялись взглядами, потом знаками, потом заверениями в любви. После этого лишь разделявшее их расстояние. мешало им перейти от слов к делу — и Бьянка преодолела это расстояние.