«Герцогиня, — пишет он, — это красавица в итальянском вкусе: лицо миловидное и властное, тугой корсаж и пышная грудь. Как мне показалось, она чрезвычайно гордится тем, что сумела обольстить герцога и столь долго владеет его сердцем. Герцог сильно разбавлял вино водой, она же почти не разбавляла».[30]
Сравните это описание с картиной Бронзино, и вы увидите, как схожи оба портрета: только у сумрачного тосканского художника чувствуется дыхание судьбы, которого нет у простодушного французского моралиста.
Через три года после бракосочетания Франческо и Бьянки, то есть в начале 1583 года, умер юный сын герцога, оставив тосканский трон без наследника по прямой линии. Таким образом, герцогу Франческо должен был наследовать его младший брат, кардинал Фердинандо.
В 1576 году Бьянка родила герцогу сына, но этот сын, будучи незаконным, не мог наследовать трон. Вдобавок о его рождении ходили престранные слухи. Рассказывали, будто бы Бьянка, узнав, что после дочери по имени Пеллегрина, которую она родила от мужа, детей у нее больше не будет, решила выдать чужого ребенка за своего. Она сговорилась с одной своей наперсницей родом из Болоньи, и произошло вот что.
Бьянка стала симулировать недомогания, которые обычно считаются симптомами беременности; вскоре к ним добавились и внешние признаки, а потому у герцога больше не оставалось никаких сомнений, и он сам объявил в своем ближайшем окружении, что вскоре Бьянка сделает его отцом. С этого дня влияние фаворитки удвоилось, все наперебой стремились ей угодить, а придворные, еще больше заискивая перед ней, предсказывали ей рождение сына.
Согласно плану, роды должны были произойти в ночь с 29 на 30 августа 1576 года; в одиннадцать часов вечера Бьянка сказала мужу, что у нее начались схватки. Дрожа от волнения и сияя от счастья, Франческо заявил, что не отойдет от ее постели, пока она не разрешится от бремени. Это совсем не устраивало Бьянку, поэтому к трем часам утра схватки прекратились, и повитуха сказала, что герцогиня родит не раньше чем часа через три или четыре. Тогда Бьянка стала настаивать, чтобы утомленный бессонницей Франческо хотя бы немного отдохнул. Герцог согласился, но при условии, что его разбудят, когда у его обожаемой Бьянки вновь начнутся схватки. Бьянка пообещала ему это, и он удалился.
Через два часа его действительно разбудили, но только для того чтобы объявить о рождении сына. Он бросился в спальню, и Бьянка, едва увидев его, показала ему ребенка. От радости герцог чуть не лишился рассудка, а мальчик при крещении был наречен доном Антонио: Бьянка заявила, что своим зачатием, благодаря которому они стали теперь столь счастливы, она обязана заступничеству этого святого.
Через полтора года наперсницу Бьянки, руководившую всей этой интригой, отослали к ней на родину, в Болонью. Она уехала без опасений, увозя с собою множество подарков; но в горах на ее карету напали люди в масках, ранили ее тремя выстрелами из аркебузы и скрылись, посчитав ее убитой. Однако, против всякого ожидания, женщина не умерла сразу. Она пришла в чувство, и ее доставили к деревенскому судье. Там она заявила, что с одного из разбойников упала маска, и она узнала в нем сбира на службе у Бьянки; по ее словам, она заслуживала наказания (хотя и не ожидала, что оно придет с этой стороны), поскольку помогала обманывать герцога Франческо: это она посоветовала фаворитке притвориться беременной, и она же принесла в лютне младенца, которого родила накануне жена одного бедняка. Этот-то ребенок и носил теперь имя дона Антонио и титул принца. Сделав такое признание, она скончалась. Протокол допроса тотчас же послали в Рим кардиналу Фердинандо Медичи; кардинал снял с него копию и послал ее брату. Но Бьянка без труда убедила любовника, что все это — не что иное, как козни, направленные против нее, и герцог, сочтя обвинения, каким она подверглась, ложными, привязался к ней еще сильнее.
Однако вся эта история, разумеется, наделала слишком много шуму, чтобы дон Антонио мог с полным правом притязать на отцовский трон. И наследником опять становился кардинал — если только у герцогини не будет еще одного ребенка. Франческо уже почти потерял надежду на это, когда Бьянка объявила ему, что она снова беременна.
На этот раз кардинал решил лично присутствовать при родах невестки, чтобы не стать жертвой какого-нибудь нового обмана. Для начала он помирился с братом, сказав, что был введен в заблуждение ложным доносом: вторая беременность герцогини полностью опровергает слухи о ее бесплодии. Увидев, что брат признает свою ошибку, Франческо искренне обрадовался, и их отношения были восстановлены. Кардинал воспользовался этим сближением, чтобы поселиться во дворце Питти.
Приезд кардинала не доставил особого удовольствия Бьянке: она догадывалась об истинной причине этого прилива братской любви. Ей было ясно, что кардинал будет теперь следить за каждым ее движением, и она сделала так, чтобы ее нельзя было застать врасплох. У самого кардинала стали возникать сомнения. Если это была ненастоящая беременность, то он столкнулся с блестяще разыгранной комедией; кардинал был задет за живое и решил, что ни в коем случае не даст себя обмануть.
И вот наступил день родов; не имея возможности находиться в спальне Бьянки, кардинал занял пост в соседней комнате, через которую надо было обязательно проходить по пути в спальню. Там он принялся читать молитвы, расхаживая из угла в угол. Полчаса спустя ему передали просьбу герцогини: перейти в другую комнату, чтобы не мешать ей.
— Пусть она делает свое дело, а я буду делать свое, — ответил кардинал.
И, не слушая никаких возражений, он снова стал молиться, расхаживая по комнате.
Через минуту вошел духовник герцогини, капуцин в длинной рясе. Кардинал вверил любимую невестку его заботам и с особой сердечностью прижал его к груди. Обнимая доброго монаха, Фердинандо, как ему показалось, ощутил у него в широком рукаве что-то необычное, засунул туда руку и вытащил крепенького мальчика.
— Теперь я спокоен, брат мой, — сказал кардинал, — по крайней мере, я знаю, что моя невестка не умрет в родах.
Монах понял: самое главное сейчас — избежать скандала. Он спросил у Фердинандо, как ему следует поступить. Тот велел ему пойти к герцогине и, принимая у нее исповедь, все ей рассказать: от того, что решит она, будет зависеть решение кардинала. Если она предпочтет умолчать о случившемся, он тоже будет молчать; если она захочет поднять шум, он сделает то же самое.
Герцогиня поняла, что на этот раз ей не удастся стать матерью наследника престола, и решила разыграть выкидыш. Кардинал сдержал слово, и никто не узнал правды о мнимых родах.
Таким образом, ничто не нарушило доброго согласия между братьями. Осенью Франческо даже пригласил кардинала провести два месяца на своей вилле в Поджо а Кайано. Кардинал согласился: он был большой любитель охоты, а окрестности Поджо а Кайано изобиловали дичью, как никакое другое владение герцога.
В день приезда кардинала Бьянка, которой было известно, что он любит особого приготовления пироги, захотела испечь такой пирог собственноручно. Кардинал узнал от Франческо об этой любезности невестки и, не особенно доверяя ее родственным чувствам, сильно встревожился. К счастью, у кардинала был опал, подаренный ему папой Сикстом V и имевший свойство тускнеть, когда его подносили к отравленной пище. Кардинал не упустил возможности испытать силу опала на пироге, приготовленном Бьянкой. Его подозрения подтвердились. Вблизи пирога камень потускнел, и кардинал заявил, что, поразмыслив, он не станет есть этого угощения. Герцог какое-то время уговаривал его отведать пирога, но все его настояния были бесполезны.
— Ну что ж, — сказал герцог жене, — если мой брат отказывается от своего любимого блюда, мне придется попробовать его самому, а то еще скажут, будто герцогиня понапрасну сделалась пирожницей.
С этими словами он положил кусок пирога себе на тарелку.
Бьянка хотела было помешать этому, но удержалась. Ее положение было ужасно: она должна была либо признаться в злодейском умысле, либо позволить мужу умереть от яда. Мгновенно окинув взором прожитую жизнь, она поняла, что исчерпала все земные радости и достигла вершин земного величия. Она приняла решение столь же быстро, как в тот день, когда вместе с Пьетро бежала из Венеции: отрезав себе такой же кусок пирога, она протянула руку герцогу и с улыбкой съела отравленное кушанье.