Разгром при Монте Аперти стал для Флоренции одним из тех величайших несчастий, память о которых не гаснет с течением веков. Еще и теперь, спустя пять с половиной столетий, флорентиец мрачнеет, показывая путешественнику поле битвы, и пытается разглядеть в водах Арбии красноватый оттенок — след крови, пролитой его предками. А сиенцы, со своей стороны, до сих пор гордятся одержанной победой. Шесты Карроччо, вокруг которой в роковой день пало столько храбрецов, бережно хранятся в базилике, подобно тому, как Генуя хранит у своих ворот цепи, заграждавшие вход в порт Пизы, а Перуджа в окне городской ратуши — флорентийского льва. Бедные города! От их былой свободы остались одни лишь трофеи, отнятые ими друг у друга. Бедные рабы, которым их хозяева, как видно в насмешку, пригвоздили ко лбу королевские короны!
Двадцать седьмого сентября гибеллинское войско подошло к Флоренции, где, как рассказывает Виллани, все до единой женщины оделись в траур, ибо каждая потеряла сына, брата или мужа. Ворота города были открыты, никто не оказал сопротивления. На следующий день все гвельфские законы были отменены, и народ, лишившись права заседать в совете, снова подпал под владычество знати.
Представители гибеллинских городов Тосканы собрались в Эмполи; послы Пизы и Сиены заявили, что они не видят иного средства прекратить гражданскую войну, кроме как полностью разрушить Флоренцию, город гвельфов, где эта партия постоянно будет пользоваться поддержкой. Графы Гвиди и Альберти, Сантафьоре и Убальдини согласились с этим предложением. У каждого из них были на это свои причины: у кого честолюбие, у кого ненависть, у кого страх. Решение уже почти приняли, когда слова попросил Фарината дельи Уберти.
Это была возвышенная речь: флорентиец просил за Флоренцию, сын вступался за мать, победитель просил пощады для побежденных и готов был умереть ради того, чтобы жила его родина, — вначале он был Кориоланом, потом стал Камиллом.
Слово Фаринаты победило в совете, как его меч — в битве. Флоренция была спасена: гибеллины сделали ее своим политическим центром, а граф Гвидо Новелло, командир тяжелой конницы Манфреда, стал правителем города.
Шел пятый год имперской реакции, когда во Флоренции родился мальчик, получивший от родителей прозвание Алигьери, а от Небес — имя Данте.
Так продолжалось с 1260 по 1266 год.
Но вот однажды утром во Флоренции стало известно, что Манфред, могущественный покровитель гибеллинской партии, погиб в битве при Гранделле; тот, перед кем дрожала вся Италия, не удостоился иной гробницы, кроме камней, наброшенных на его труп проходившими мимо французскими солдатами; вскоре, однако, разнесся слух, что архиепископ Козенцы посчитал и такое, воздвигнутое милосердием врага надгробие слишком почетным для
Манфреда, — он приказал вывезти тело к границам королевства и бросить на берегу реки Верде.
Можно представить, какое изменение внесла эта новость в поведение гвельфской партии. Народ выражал радость криками и праздничной иллюминацией; изгнанники подошли к городским стенам в ожидании, когда им откроют ворота, а Гвидо Новелло со своими тысячью пятьюстами тяжеловооруженными конниками (всё, что у него осталось после битвы при Монте Аперти) был словно потерпевший кораблекрушение, который сидит на скале и видит, как с каждой минутой поднимаются волны прилива.
Вместо того чтобы бросить вызов опасности и удержать Флоренцию жестокостью — это было еще возможно с его тысячью пятьюстами солдатами, — Гвидо решил, что сумеет умиротворить жителей города, пойдя на уступки, которые вернули бы им веру в свои силы. Поскольку, как известно, должности подеста всегда занимали выходцы из других городов, он призвал из Болоньи, чтобы они совместно исполняли эту должность, двух рыцарей нового, недавно учрежденного ордена, чей устав не требовал обетов целомудрия и бедности, а лишь предписывал защищать вдов и сирот. Один из этих рыцарей был гибеллином, другой — гвельфом. Был избран совет из тридцати шести почтенных граждан, также принадлежавших к обеим враждующим партиям; город разделился на двенадцать ремесленно-торговых цехов[33], и семь старших цехов получили знамя, под которое в случае тревоги должны были становиться и младшие: правители надеялись, что в будущем такое сближение цехов приведет к согласию.
Но вышло наоборот. Это сближение породило бунт, так что Гвидо и его солдатам пришлось бежать из Флоренции и укрыться в Прато.
Их бегство послужило гвельфам сигналом к наступлению. Гибеллины пали духом, отказались от дальнейшей борьбы и покинули город, а образ правления во Флоренции из аристократического в один день стал демократическим.
А где во время столь важных событий был Фарината де-льи Уберти? О нем во время этого великого бедствия не упоминается. Этот великан исчезает, словно привидение, и мы находим его лишь сорок лет спустя в Дантовом Аду, где он, по пояс в огненной могиле, жалуется не на боль, а на ожесточение, с каким флорентийцы преследуют его имя и его потомство[34].
В самом деле, жители Флоренции, не забывшие поражение при Монте Аперти, издали закон, согласно которому дворец Фаринаты надлежало снести, землю под ним вспахать и впредь не строить ни одно общественное или частное здание на том месте, где в день гнева Небес был зачат новоявленный Кориолан.
Тот же закон предписывал, что ни одна амнистия, какую в будущем могут даровать гибеллинам, не будет распространяться на членов семьи Уберти.
Мы рассказали о Флоренции больше, чем о других городах потому, что Флоренцию нам предстоит посетить в первую очередь, и остановились на 1266 годе потому, что наиболее древние достопримечательности, которые мы с читателями будем осматривать, были созданы именно в эту эпоху. Дальнейшую же историю Флоренции мы увидим запечатленной в ее дворцах, статуях и надгробиях и будем наталкиваться на нее на каждом шагу, прогуливаясь по улицам и площадям этого города.
ДОРОГА ИЗ ЛИВОРНО ВО ФЛОРЕНЦИЮ
Чтобы добраться из Ливорно во Флоренцию, мы наняли веттурино: это, можно сказать, единственное средство сообщения между двумя городами. Есть, конечно, дилижанс, который утверждает, будто в положенное время он находится в движении, однако, менее удачливый, чем греческий философ, не может это доказать.
Бездействие дилижанса объясняется пережитками простонародного духа, ведущего начало со времен гвельфов и столь распространенного в Тоскане, что различным правительствам, которые сменялись здесь одно за другим, так и не удалось искоренить его. И по сей день не только люди, но даже дворцы и стены имеют здесь политические убеждения: прямоугольные зубцы — это гвельфы, зубцы с выемкой — гибеллины.
И поскольку веттурино — это проявление народной предприимчивости, а дилижансы — это выдумка аристократии, первые вполне естественно одержали верх над вторыми, ибо правительство, неизменно проникнутое духом демократии, который стремится к благоденствию большинства, ставит компанию дилижансов в такие условия, что через некоторое время она волей-неволей закрывается.
К тому же дилижансы отправляются по расписанию и стоят на месте в ожидании пассажиров, тогда как веттурино готовы ехать в любое время и повсюду ищут себе седоков. Они вроде наших извозчиков в Со и в Сен-Дени. Вы еще не высадились из лодки, доставляющей в порт пассажиров с парохода, а вас уже осаждают, обступают, хватают, оглушают своими криками десятка два возниц, которые смотрят на вас как на товар и обращаются с вами соответственно: будь их воля, они унесли бы вас на плечах. Несколько семей были разъединены таким образом в ливорнском порту и воссоединились только во Флоренции.
Вы уже сели в наемную карету, а они продолжают наскакивать на вас со всех сторон; перед дверью гостиницы, как и в порту, вы оказываетесь в окружении десятка нахалов, только здесь они кричат еще громче, потому что ждать им пришлось дольше.
Тут разумнее всего будет сказать, что вы прибыли в Ливорно по торговым делам и рассчитываете пробыть здесь неделю. А затем, в присутствии почтенных возниц, от которых вы хотите избавиться, спросить у привратника гостиницы, есть ли в ней свободная комната сроком на неделю; бывает, что они принимают это на веру, выпускают добычу, рассчитывая настичь ее позже, стремглав кидаются в порт, на охоту за другими приезжими, — и вы спасены.