В самом деле, во Флоренции все социальные реформы исходят от трона. Осушение прибрежных болот, введение кадастра, новая ипотечная система, научные конгрессы, судебная реформа — все эти идеи исходят от него, причем в осуществлении их ему сильно мешали апатия общества и демократическая рутина.
Школьники отказались ходить на уроки к новым учителям и проявили при этом такое упорство, что в конце концов народное образование вернулось к привычной системе.
Флоренция — это Эльдорадо личной свободы. Во всех странах мира, даже в республике Соединенных Штатов Америки, даже в Швейцарской республике, даже в республике Сан-Марино часы повинуются своего рода тирании, которая принуждает их бить примерно в одно и то же время. Во Флоренции не так; разные часы отбивают одно и то же время в течение двадцати минут. Какой-то иностранец однажды пожаловался на это жителю Флоренции. «Подумаешь! — невозмутимо отвечал тосканец. — Зачем, черт возьми, вам знать, который час?»
Следствием этой вялости или, вернее, легкого отношения к жизни, присущего жителям Флоренции, является то, что помимо изготовления соломенных шляпок, которые местные девушки плетут, прогуливаясь по улице или проезжая по дороге, здесь почти нет ни промышленности, ни торговли. Вину за это никоим образом не следует возлагать на великого герцога: любому новому начинанию он помогает либо деньгами, либо своим покровительством. За отсутствием предприимчивых людей в Тоскане он приглашает к себе иностранцев и вне всякой зависимости от их национальности вознаграждает их за старания в области промышленности. Господин Лардерель получил титул графа Монте Черболи за то, что он открыл фабрику по производству буры; г-н Демидов стал князем Сан Донато за то, что он основал шелковую мануфактуру. И не следует думать, будто эти титулы проданы: они пожалованы, и пожалованы достойно, во имя блага всей страны.
Поскольку здесь нет своих фабрик, то, как совершенно понятно, у флорентийских торговцев нельзя, в сущности, купить ничего нужного; более или менее приличные магазины во Флоренции принадлежат французам, которые все товары привозят из Парижа. Флорентийские денди одеваются у Блена, Юмана или Водо, а светские львицы причесываются у мадемуазель Бодран.
Во Флоренции вам никто ничего не предлагает, все приходится искать самому; люди сидят дома, товары лежат на складах. Иностранец, проживший в столице Тосканы всего месяц, получил бы о ней совершенно неверное представление. Поначалу кажется, будто здесь невозможно приобрести даже самые необходимые вещи, а те, что удается приобрести, никуда не годятся; и только со временем вы узнаёте — не от местных жителей, а от иностранцев, пробывших в этом городе больше, чем вы, — где раздобыть то или другое. Прожив здесь полгода, вы все еще совершаете подобные открытия каждый день; в итоге вы обычно покидаете Тоскану в то самое время, когда начинаете свыкаться с ней. Но, приехав во второй раз, вы уже чувствуете, что свыклись вполне, а после третьего или четвертого посещения вы начинаете любить Флоренцию как вторую родину и нередко остаетесь здесь навсегда.
Первое, что поражает при посещении этого города, когда-то славившегося торговлей, это полное отсутствие у его жителей коммерческого чутья, которое в свое время превратило Флоренцию в одну из самых богатых и могущественных республик на свете. Вы ищете и не находите здесь предприимчивого промежуточного класса, который заполняет нижние этажи и тротуары Парижа и Лондона. Во Флоренции четко различаются только три класса: аристократия, иностранцы и простой народ. И с первого взгляда невозможно уяснить себе, как и чем живет этот народ. В самом деле, аристократия, не считая двух-трех княжеских семей, тратит мало, а народ не работает: но зимой во Флоренции можно покрыть все летние расходы. Осенью, когда перелетные птицы тянутся на юг, Флоренция заполняется стаями иностранцев — англичан, русских и французов. И Флоренция в положенное время распахивает двери гостиниц и меблированных комнат, впускает туда вперемешку французов, русских и англичан, чтобы ощипывать их до весны.
То, что я говорю, в точности соответствует действительности, и не стоит особого труда сделать подсчет. С ноября по март население Флоренции увеличивается на десять тысяч человек; пусть даже каждый из этих десяти тысяч за сутки тратит не более трех пиастров, что является нижней оценкой, — в целом это составит тридцать тысяч ежедневного дохода. На наши деньги это сто восемьдесят тысяч франков; вот на них затем и живут шестьдесят тысяч флорентийцев.
Постоянная забота великого герцога о народе сказалась и в этом. Он понял, что приезжий иностранец — источник дохода для Флоренции; поэтому каждый иностранец во Флоренции — желанный гость, будь то чопорный англичанин, болтливый француз или сдержанный русский. С первого января во дворце Питти, чья великолепная картинная галерея открыта для любознательных иностранцев ежедневно, раз в неделю еще устраивается великолепный бал. На бал может получить приглашение любой человек, которого посол его страны сочтет достойным монаршего гостеприимства: дворянин или коммерсант, фабрикант или живописец, и всех их великий герцог встречает благожелательной улыбкой, свойственной его задумчивому лицу. Будучи однажды представлен великому герцогу, иностранец получает право в дальнейшем, даже без приглашения, посещать эти княжеские балы, на которых гости чувствуют себя свободнее, чем на балах на улице Шоссе-д'Антен; дело в том, что поскольку этикет не позволяет никому первым обращаться к великому герцогу, а сам он, при всей своей утонченной любезности, просто не успел бы вступить в разговор с каждым из приглашенных, то гость приходит, пьет, ест и уходит, ничуть не обязанный разговаривать с кем бы то ни было; иначе говоря, он словно побывал в превосходном ресторане, где, правда, не подают меню.
Итак, Флоренция имеет два облика: летний и зимний. Вот почему во Флоренции надо провести целый год, либо приехать сюда два раза, летом и зимой, чтобы понять город цветов с его двумя ликами.
Летом Флоренция печальна и почти безлюдна; с восьми часов утра до четырех часов пополудни едва ли даже двадцатая часть ее населения выходит под палящее солнце, на улицы с закрытыми дверьми и окнами; кажется, что это мертвый город, как Геркуланум и Помпеи, который посещают лишь любопытствующие. К четырем часам солнце склоняется ниже, на раскаленные мостовые и нагретые стены ложится тень, несколько окон робко открываются, чтобы впустить дуновение ветерка. Распахиваются ворота дворцов, и оттуда выезжают открытые экипажи с женщинами и детьми, направляясь в Кашины. Мужчины, как правило, отправляются туда в тильбюри, верхом или просто пешком.
Кашины (я пишу это слово так, как оно произносится) — это флорентийский Булонский лес, только здесь меньше пыли и больше прохлады. Ехать туда надо через ворота Прато, по широкой аллее длиною приблизительно в пол-льё, обсаженной великолепными деревьями. В конце аллеи находится павильон, принадлежащий великому герцогу. Площадь перед павильоном называется Пьяццо-не; к ней ведут четыре аллеи, где могут свободно разъезжаться экипажи.
В Кашинах можно гулять как летом, так и зимой. Летом вы прогуливаетесь в тени, зимой — на солнце; летом — на Прато, зимой — по Лунгарно.
Но прогулки в Кашинах — развлечение аристократии, ни летом, ни зимой здесь не встретишь людей из простого народа. Одна из отличительных особенностей тосканцев состоит в том, что низшие классы неукоснительно соблюдают социальные различия, вместо того чтобы постоянно стремиться сгладить их, как это происходит во Франции.
Летом гуляющие катаются по большому лугу, длиною в треть льё и в сто шагов шириною; с одной его стороны возвышаются деревья, полностью закрывая его от солнечных лучей. Никогда прежде, даже в лесах Франции и Германии, я не видел таких великолепных каменных дубов, сосен, буков, увитых густым плющом; здесь в изобилии водятся зайцы и фазаны, прогуливающиеся среди гуляющей публики, в которой можно распознать охотников: они прицеливаются в дичь из своих тросточек.