В этой толпе, ежеминутно сталкиваясь с людьми, не знающими его в лицо, удивительно просто одетый, прогуливается великий герцог вместе с женой, двумя дочерьми, сестрой и вдовствующей великой герцогиней. Неподалеку, под присмотром гувернанток, резвятся два или три прелестных ребенка — самые младшие члены монаршей семьи.
Великому герцогу Тосканскому сорок с небольшим лет, волосы его уже побелели от неустанных трудов, ибо он, сердцем тосканец, но немец умом, работает по восемь-десять часов в день. Он имеет привычку держать голову чуть наклонно, но каждые десять шагов приподнимает ее, чтобы ответить на чей-нибудь поклон. При каждом кивке его спокойное задумчивоё лицо озаряется мудрой и благожелательной улыбкой: такой улыбки я не видел больше ни у кого.
Великая герцогиня обычно идет под руку с ним; одета она всегда просто, но чрезвычайно элегантно. Это неаполитанская принцесса, она грациозна, как вообще все принцессы дома Бурбонов, и ее признали бы красивой в любой стране, поскольку красота ее не принадлежит к какому-то определенному типу, а излучает здоровье и в то же время пленяет изысканностью; ее плечи и руки могли бы стать моделью для статуи.
Следом идут две юные принцессы, беседуя либо с вдовствующей великой герцогиней, которая их воспитала, либо с теткой. Это дочери великого герцога от первого брака, что понятно сразу, ибо герцогиня кажется их старшей сестрой. Обе они отличаются той немецкой красотой, главным свойством которой является нежность. Однако хрупкость сложения старшей принцессы, как говорят, доставляет беспокойство заботливому отцу. Но Флоренция — добрая, ласковая мать: Флоренция согреет ее своим жарким солнцем и вылечит.
Есть нечто трогательное и патриархальное в этой прогулке монаршей семьи, окруженной своим народом, то и дело останавливающейся, чтобы поговорить со знакомыми и расцеловать их детей. Глядя на это, я вспомнил нашу несчастную королевскую семью, которая сидит взаперти во дворце Тюильри, словно в тюрьме, и всякий раз, когда король выезжает оттуда, дрожит от страха при мысли, что шестерка быстроногих коней привезет обратно его труп.
В боковой аллее ожидают гуляющих их экипажи. К шести часам все рассаживаются в них, и кучера, которым даже не отдают приказа, едут к Пьяццоне; там они привычно останавливаются.
На флорентийской Пьяццоне можно увидеть зрелище, какого не увидишь, вероятно, ни в одном другом городе: это своего рода клуб под открытым небом, где наносят и принимают визиты; визитеры, конечно же, мужского пола. Женщины остаются в экипажах, а мужчины ходят от одного к другому и ведут беседу у открытой дверцы: кто пеший, кто верхом на лошади, а близкие друзья — встав на подножку кареты.
Здесь устраиваются судьбы, загораются страстные взгляды, назначаются свидания.
Среди экипажей прохаживаются цветочницы и бросают мужчинам букеты роз и фиалок: деньги за цветы они получат завтра утром, в кафе, когда у них будут покупать гвоздику в петлицу. Если кто-то и забудет заплатить, это не беда: цветы во Флоренции дешевы. Ведь Флоренция — страна цветов: спросите у Бенвенуто Челлини.
Там проводят время до восьми часов вечера. В восемь над лугом начинает подниматься легкий туман. От этого тумана здесь все беды: он несет с собой подагру, ревматизм, слепоту; если бы не этот туман, флорентийцы были бы бессмертными. Но такова расплата Флоренции за первородный грех человечества; а потому при виде тумана распадается дружеский круг, прекращается оживленная беседа, кучера трогают с места, и на Пьяццоне остаются лишь три или четыре кареты: в них сидят иностранцы, которые либо никогда не слышали о пагубных свойствах тумана, либо не считают нужным его опасаться.
К девяти часам все, кто задержался на Пьяццоне, покидают его и направляются в город. У ворот Прато образуется еще один клуб: туман сюда не доходит. Отсюда можно смеяться над ним, бросать ему вызов; за день солнце так сильно нагревает камни городской стены, что они сохраняют тепло почти всю ночь и туман не смеет к ним подступиться. Там можно провести еще полтора часа; но люди бережливые уезжают около десяти: в десять часов опускают решетку, а для того, чтобы ее снова подняли, надо дать десять су.
В одиннадцать часов почти все флорентийцы уже дома, если только в этот вечер нет праздника у графини Ненчини. Одни лишь иностранцы бродят при лунном свете по городу до двух часов ночи.
Но если в этот вечер у графини Ненчини праздник, то все отправляются туда.
Графиня Ненчини когда-то была одной из красивейших женщин Флоренции, теперь же остается одной из самых остроумных: она из семьи Пандольфини, то есть из родовитейшей тосканской знати. Папа Юлий II подарил кому-то из ее предков дивный дворец, построенный Рафаэлем. В этом дворце она и живет, а в прилегающем к нему саду устраивает праздники (это бывает в июле, каждое воскресенье). Все знают об этих праздниках, все их ждут, все готовятся к ним; так что графиня, хочет она того или нет, должна их устраивать, иначе в городе началось бы восстание.
Очарование этих ночных празднеств невозможно передать. Представьте себе восхитительный дворец, не слишком большой и не слишком маленький, такой, какой хотелось бы иметь каждому, будь он князь или художник; дворец, обставленный с безупречным вкусом самой изысканной мебелью, какую только можно найти во Флоренции, освещенный a giorno[43], как говорят в Италии; дворец, все двери и все окна которого выходят в английский сад, где на каждом дереве вместо плодов висят сотни разноцветных фонариков. Во всех садовых беседках сидят певцы или музыканты, в аллеях прогуливаются человек пятьсот гостей; время от времени кто-то из них присоединяется к другим гостям, упоенно танцующим в оранжерее, среди апельсиновых деревьев и камелий.
Прибавьте к этому концерты в Филармонии, званые ужины по случаю дня рождения или именин, редкие оперные спектакли в Перголе или драматические представления в Кокомеро — и вот вам все летние развлечения флорентийской аристократии. А у простонародья для этого есть церкви, религиозные шествия, прогулки в Цветнике и болтовня на улицах и у дверей кафе, которые не закрываются ни днем, ни ночью; с присущей этим людям ленивой и добродушной беспечностью они всегда находят повод для праздника, охотно пользуясь любым мимолетным удовольствием и расставаясь с ним без сожаления, в ожидании новой забавы. Однажды вечером мы услышали какой-то шум: два или три музыканта из Перголы, выходя после спектакля, решили по дороге домой сыграть вальс; люди на улицах собрались в толпу и, вальсируя, устремились за ними. Мужчины, для которых не нашлось партнерш, танцевали друг с другом. Пятьсот или шестьсот человек приняли участие в этом импровизированном балу, растянувшемся от Соборной площади до ворот Прато, где жил последний из музыкантов. Когда он вернулся к себе, танцующие рука об руку пошли обратно, распевая мелодию, под которую они вальсировали.
ПЕРГОЛА
Зимой Флоренция обретает особый облик: это курортный город, хотя и без минеральных источников. Погода имеет здесь две четко выраженные стадии: яркое солнце, либо проливной дождь. Здесь почти не бывает пасмурных, туманных, промозглых дней — того, что длится у нас по три-четыре месяца.
Если небо ясное, все экипажи — кроме собственно флорентийских, чьи хозяева не доверяют переменчивой зимней погоде, — направляются в Кашины. Отсутствие флорентийцев остается незамеченным: экипажей иностранцев вполне достаточно, чтобы каждый день устраивать здесь нечто вроде Лоншана, только, вместо того чтобы выезжать на затененное деревьями Прато, эту прогулку на холоде и в сырости предоставляют зайцам и фазанам, а сами катаются по Лунгарно.
Лунгарно, как явствует из названия, это прогулочная аллея, которая тянется вдоль Арно. Слева течет река, справа возвышается стена каменных дубов, сосен и плюща, отделяющая набережную от остального парка.
Сюда приходят пить вместо зловонной минеральной воды благодатное солнце Италии, всегда теплое и ласковое. Набережная довольно узкая, поэтому здесь толчея, как в пассаже Оперы или пассаже улицы Шуазёль; однако публика удивительно пестрая: каждая группа людей, которая идет вам навстречу или обгоняет вас, говорит на своем языке. Против обыкновения, англичане здесь не в большинстве, преобладают русские, и это немалое утешение для французов, ведь если бы не яркое солнце над головой, если бы не усыпанные виллами горные склоны на горизонте, то могло бы показаться, что находишься среди самого избранного и элегантного парижского общества в саду Тюильри.