Великий герцог Тосканский тоже принадлежит к братству Милосердия, и, как уверяют, при звуке зловещего колокола ему не раз приходилось облачаться в черное одеяние и бок о бок с мастеровыми неузнанным навещать какого-нибудь бедняка, лежащего на смертном одре; догадаться, что в доме побывал герцог, можно было только по размеру оставленного им вспомоществования.
Братьям Милосердия полагается также сопровождать приговоренных на эшафот; но, поскольку с восшествия на трон великого герцога Фердинанда, отца теперешнего государя, смертная казнь почти что отменена, они избавлены от этой тяжелой обязанности.
Выполнив долг человеколюбия, каждый из братьев возвращается на Соборную площадь, кладет на место черное одеяние, шляпу, свечу и возвращается к своим делам или к своим развлечениям, причем кошелек его, как правило, становится легче на несколько франческоне.
Вернемся в Перголу, которую мы на время покинули, услышав колокол Милосердия.
После балета начинается второе действие оперы, ибо в Италии балет используют в качестве антракта, чтобы дать отдохнуть певцам. Публика не возражает, поскольку опера здесь мало кого интересует, одни только иностранцы вначале этому удивляются, но постепенно и они привыкают; впрочем, во Флоренции достаточно прожить три месяца, чтобы стать на три четверти тосканцем.
Сейчас Флоренция, как Венеция во времена Кандида, место встречи многих лишенных трона монархов. На премьере «Сицилийской вечерни» я увидел в зале графа де Сен-Лё, бывшего короля Голландии; принца де Монфора, бывшего короля Вестфалии; герцога Лукки, бывшего короля Этрурии; г-жу Кристоф, бывшую королеву Гаити; князя Сиракузского, бывшего вице-короля Сицилии; оставалось еще совсем немного до того, как это блистательное общество развенчанных монархов должна была пополнить Кристина, недавняя регентша Испании.
Правда, надо сказать, что и автор представленной оперы — князь Понятовский, один из предков которого был польским королем.
Как мы видим, Тоскана отняла у Франции привилегию быть убежищем королей в изгнании.
После Перголы всегда можно посетить какой-нибудь прием у русских, англичан или флорентийцев, продолжить там ночные увеселения и закончить беседу, начатую в Кашинах или в Перголе.
Вот как проводит зиму во Флоренции аристократия.
Простым тосканцам, в отличие от простых парижан, не приходится зимой терпеть холод и голод; напротив, для них, как и для знати, это время удовольствий. Подобно большим господам, они могут посещать два оперных театра и за пять су ходят слушать Моцарта, Россини и Мейербера; но есть у них и кое-что свое, чего нет у знатных господ: это Стентарелло, которому можно поаплодировать за две крации.
Стентарелло для Флоренции — то же, что Жокрис для Парижа, Кассандр для Рима, Пульчинелла для Неаполя и Джироламо для Милана, то есть народный комик, вечный и неизменный, который триста лет смешил предков и которому, по всей вероятности, суждено еще триста лет смешить потомков. Одним словом, Стентарелло — представитель блистательного семейства краснохвостых, к большому моему сожалению, полностью исчезнувших во Франции во время наших политических потрясений и литературных революций. И люди порой ходят на Стентарелло отвести душу, как в Париже ходят в театр Фюнам-бюль.
Еще одна удивительная особенность нравов во Флоренции — отсутствие мужей. Не ищите мужа в экипаже или в ложе его жены, это бесполезно: вы его там не найдете. Где он? Не могу вам сказать; вероятно, в какой-нибудь другой ложе или в другом экипаже. Во Флоренции муж владеет перстнем Гигеса — он невидим. Есть одна светская дама, с которой я в течение полугода встречался по три раза в день и все это время считал ее вдовой, пока однажды в разговоре случайно не выяснилось, что у нее есть муж, что этот муж существует на самом деле и живет с ней под одной крышей. Тогда я начал искать этого мужа, спрашивал
0 нем у всех подряд, захотел увидеть его во что бы то ни стало. Но все было напрасно: я уехал из Флоренции, так и не добившись чести познакомиться с ним, однако надеясь, что в следующий приезд мне повезет больше.
Впрочем, у молодых супружеских пар все иначе: подросло новое поколение, которое в этом отношении уже не соблюдает отцовских обычаев; говорят, будто последний брачный контракт, где была указана удивительная оговорка, что родители невесты оставляют за ней право выбрать себе cavalier servente[45], был подписан двадцать пять лет назад.
Раз уж мы упомянули cavalier servente, надо хоть немного поговорить о нем; если бы я промолчал, возникло бы подозрение, что на эту тему можно сказать чересчур много.
В знатных семьях, где брачные союзы заключаются, как правило, не по любви, а по расчету, после более или менее долгих лет совместной жизни наступает момент усталости и скуки, когда ощущается необходимость присутствия кого-то третьего: муж становится угрюмым и грубым, жена — капризной и брюзгливой; супруги вступают в разговор лишь для того, чтобы обменяться взаимными упреками; они готовы возненавидеть друг друга.
Но вот приходит друг семьи. Жена поверяет ему свои горести, муж рассказывает о своих неприятностях, и каждый чувствует облегчение, свалив свои беды на кого-то третьего.
Вскоре муж осознаёт, что главная причина его обиды на жену — это взятое им по умолчанию обязательство повсюду брать ее с собой; жена, со своей стороны, начинает понимать, что общество, в которое муж ее ввел, противно ей только потому, что она вынуждена бывать там с ним. И тогда возникает почва для взаимопонимания.
Роль друга теперь вырисовывается: он приносит себя в жертву ради мужа и жены; его достоинство состоит в преданности. Благодаря этой преданности муж может отправиться куда захочет без своей жены. Благодаря этой преданности жена не умрет от скуки, оставшись дома; муж возвращается веселый и приветливый, жена встречает его с улыбкой на устах. А кому они оба обязаны такой переменой в настроении? Другу; но если бы роль друга сводилась лишь к этому, она бы ему скоро наскучила и семья вернулась бы в прежнее, совершенно нестерпимое положение. У мужа есть давние права, которые ему уже безразличны и которыми он перестал пользоваться; он не хочет их отдавать, но не сопротивляется, если их отбирают у него одно за другим. По мере того как друг занимает его место, он начинает чувствовать себя в собственном доме гораздо уютнее; друг становится официальным cavalier servente, и семья, ко всеобщему удовольствию, постепенно превращается в равносторонний треугольник.
Такое происходит отнюдь не только в Италии, но во всех странах мира, однако во всех странах мира это держат в тайне — из лицемерия или из гордости; в Италии же, согласно обычаю, это беспечно выставляется напоказ.
Но в одной лишь Италии, и нигде больше, такая связь становится настоящим браком: можно изменить законному мужу, но cavalier servente не изменяют никогда. Чем меньше дама и кавалер скрывают свои отношения, тем дольше длится их связь. Так не лучше ли открыто взять себе любовника и быть ему верной всю жизнь, чем заводить любовников тайно и менять их каждую неделю, каждый месяц или даже каждый год, как принято в другой стране, которую я знаю и не хочу называть?
Но как на это смотрят итальянские мужья?
На это я отвечу небольшим историческим экскурсом.
«Господин де ***, — обратился император к одному из своих придворных, — меня уверяют, что вы рогоносец; почему вы мне об этом не сказали?»
«Потому, сир, — ответил г-н де ***, — что, как мне показалось, это не пошло бы на пользу ни моей чести, ни чести вашего величества».
Итальянские мужья придерживаются того же мнения, что и г-н де ***.
К несчастью, эта негласная договоренность, которую я нахожу вполне естественной и даже вполне нравственной, раз она удобна всем заинтересованным сторонам, совершенно несовместима с гостеприимством. В самом деле, можно представить, насколько неприятен пытливый взгляд иностранца, устремляющийся из гостиной в альков, особенно взгляд француза, который, при его легкомыслии и болтливости, едва успев покинуть Флоренцию, готов ославить на весь мир семью, где по рекомендации друзей ему оказали радушный прием. Этот чужеземец только затем и явился, чтобы нарушить покой в доме, — такова его благодарность за все оказанные ему любезности. Действительно, перед иностранцем, который пользуется определенной известностью или предъявляет рекомендательное письмо, вначале распахиваются все двери, его наперебой зовут на ужины и балы, но по-настоящему дружеские, сердечные отношения у него ни с кем не завязываются. Прожив во Флоренции целый год, он так и остается для ее жителей иностранцем. Здесь не бывает долгих, доверительных бесед у камина, когда можно целый вечер проговорить, в сущности, ни о чем, но не соскучиться ни на минуту, судя по желанию встретиться вновь.