Что же касается Джованни Акуто, как называют его итальянцы, или, вернее, Джона Хоуквуда, как звучит его имя по-английски, то это был, как мы уже сказали, знаменитый кондотьер на службе у папы. Когда истек срок его соглашения со Святым престолом, он счел выгодным для себя поступить на службу к Флорентийской республике и в 1377 году стал самой надежной опорой тех, против кого прежде сражался. Он состоял на жалованье у Флоренции до 13 марта 1394 года, то есть почти двадцать лет, и за это время столько сделал для ее славы и процветания, что, хотя он и умер от болезни в поместье, купленном им близ Кортоны, Синьория решила похоронить его в соборе.
Нетрудно понять, что эту честь он заслужил отнюдь не богоугодными делами. Совсем напротив: Джон Хоуквуд весьма мало почитал приверженцев своей веры и от него за целое льё разило ересью. Однажды, когда он был в своем замке Монтеккьо, его посетили два послушника.
— Да ниспошлет вам Господь мир! — сказал один из монахов.
— Пусть черт отнимет у тебя все подаяния, какие ты насобирал! — отвечал Хоуквуд.
— Почему вы так суровы к нам? — спросил бедный монах, изумленный столь недобрым пожеланием.
— Черт побери! — воскликнул Хоуквуд. — Разве вы не знаете, что я живу войной? Мир, который вы мне желаете, для меня все равно что голодная смерть!
В другой раз, захватив Фаэнцу и отдав ее на раграбление своим солдатам, он вошел в монастырь и увидел, как два его самых отважных офицера спорят из-за монахини, преклонившей колена у подножия распятия: они никак не могли решить, кому она достанется, и уже выхватили мечи. Хоуквуд не стал вразумлять их, ибо знал, что подобные люди к словам не прислушиваются. Он приблизился к монахине и пронзил ей грудь кинжалом. Это возымело действие: при виде бездыханного тела оба воина сразу вложили мечи в ножны.
Вот почему Паоло Уччелло, которому было доверено увековечить великого кондотьера, благоразумно воздержался от того, чтобы изобразить его кающимся или молящимся; он просто усадил Хоуквуда на боевого коня, который, к немалому удивлению ученых, поднимает одновременно правое переднее и правое заднее копыта. Три с половиной столетия ученый мир не мог прийти к единому мнению на этот счет: большинство утверждало, что такой аллюр у лошади невозможен, ибо из всех известных науке животных так передвигаются лишь медведи. И лишь несколько лет назад какой-то член Жокей-клуба, увидев фреску Паоло, воскликнул:
— Надо же! Он скачет иноходью!
Это восклицание разрешило вековой спор.
За несколько шагов до Хоуквуда со стены на нас смотрит Данте. Этот портрет — единственный памятник, который Флорентийская республика посвятила Гомеру средневековья.
Скажем о нем два слова. Нам еще придется так часто цитировать Данте как поэта, как историка или как ученого, что читатель, будем надеяться, позволит нам взять его за руку и обвести вокруг подножия этого гиганта.
Данте родился, как мы уже говорили, в 1265 году — это был пятый год владычества гибеллинов во Флоренции. Поэт происходил из знатного рода, чью историю он озаботился сам описать нам в пятнадцатой песне «Рая». Могучим корнем древа, золотой ветвью которого стал Данте, был Каччагвида Элизеи, взявший в жены девицу из феррарской семьи Алигьери и добавивший ее имя и ее герб к своим. Впоследствии он присоединился как рыцарь к крестоносному ополчению императора Конрада и умер в Святой Земле.
Еще ребенком Данте потерял отца. Мать, которую звали Белла, воспитала его как христианина и как дворянина. Латинскому языку он учился у Брунетто Латини; что касается греческого, то, к счастью, тогда язык этот еще не вошел в моду — иначе вместо своей божественной комедии Данте написал бы какую-нибудь поэму в подражание «Энеиде»; имя же его наставника в воинских искусствах осталось неизвестным, хотя битва под Кампальдино показала, что он получил достойные уроки.
Подростком он изучал философию во Флоренции, Болонье и Падуе. Возмужав, он отправился в Париж, где учился богословию, а затем вернулся в свою прекрасную Флоренцию, где тогда уже родились живопись и ваяние, а поэзия ждала его, чтобы родиться.
Флоренцию в то время терзали распри; Данте вступил в брак с женщиной из рода Донати и тем самым оказался в партии гвельфов. Он был одним из тех людей, что телом и душой предаются делу, которому служат. Так, при Кампальдино он верхом кинулся в атаку на аретинских гибеллинов, а когда была война с Пизой, первым бросился на штурм замка Капрона.
После этой победы республика стала доверять ему самые ответственные должности. Четырнадцать раз он был назначен послом и четырнадцать раз успешно выполнил доверенную ему миссию. Перед тем как отправиться в одно из таких посольств, он, окинув мысленным взором события и людей и найдя первые грандиозными, а вторых — ничтожными, обронил презрительные слова: «Если я останусь, кто поедет? Если я поеду, кто останется?»
Когда такие слова попадают на почву, взрыхленную гражданскими распрями, они сразу дают всходы: растение, поднимающееся из подобного семени, зовется завистью, а плод его — изгнанием.
Данте был обвинен в лихоимстве, и 27 января 1302 года флорентийский подеста, Канте Габриэлли Губбио, приговорил его к восьми тысячам лир штрафа и двум годам изгнания: в случае если бы этот штраф не был выплачен, имущество Данте подлежало конфискации, а изгнание его становилось пожизненным.
Данте не признал своей вины, но согласился с приговором; он оставил свои обязанности, бросил свои дома и поместья и бежал из Флоренции, не захватив с собою ничего ценного, кроме меча, которым сражался при Кам-пальдино, и пера, которым уже успел написать семь первых песен «Ада». Быть может, живописец пожелал изобразить его именно в минуту бегства: за спиной у изгнанника мы видим Флоренцию, а рядом с поэтом — олицетворения трех частей его «Божественной Комедии».
После этого все его имущество было конфисковано и продано в пользу государства; дом его разрушили, а землю, на которой тот стоял, вспахали и засыпали солью; сам он был заочно приговорен к смерти, и его изображение сожгли на той самой площади, где два века спустя будет предан огню Савонарола.
Любовь к родине, отвага в бою и стремление к славе сделали Данте храбрым воином; искусность в интригах и последовательность в политике сделали Данте видным государственным деятелем. А презрение к врагам, горе и жажда мести сделали его величайшим из поэтов. Теперь, не имея возможности занять себя привычными мирскими делами, душа его обратилась к созерцанию божественного; и пока тело оставалось прикованным к земле, воображение уносилось в тройственное царство мертвых, наполняло Ад своими ненавистниками, а Рай — возлюбленными. «Божественная Комедия» — дитя мести. Данте отточил себе перо боевым клинком.
Первым убежищем изгнанника стал замок влиятельного гибеллина Кане делла Скала. Благодарный поэт упомянул его в первой же песне «Ада»[46], а затем восславил в семнадцатой песне «Рая»[47].
При дворе этого Августа средневековья он встретился со многими изгнанниками. Один из них, Сагаций Муций
Газзата, историк из Реджо, донес до нас бесценные сведения о радушии, с каким синьор делла Скала принимал под своим кровом тех, кто просил у него убежища.
«Каждый, — пишет он, — получал покои сообразно своим потребностям, и каждому щедрый властитель предоставлял слуг и великолепный стол; над дверьми комнат были изображения, указывающие, для кого они предназначены: если Победа — то для воинов, Надежда — для изгнанников, музы — для поэтов, Меркурий — для живописцев, рай — для людей духовного звания. В час трапезы по комнатам ходили шуты, музыканты и фигляры. Стены зала были расписаны Джотто, и картины эти рассказывали о превратностях судьбы людской. Время от времени хозяин замка приглашал к себе за стол кого-либо из гостей, и чаще всего — Гвидо да Кастелло ди Реджо, прозванного за откровенность “простодушным ломбардцем”, и Данте Алигьери, весьма знаменитого в ту пору человека, которого он почитал за его дар».