Данте умер в Равенне, 14 сентября 1321 года, в возрасте 56 лет. Гвидо да Полента, последний его покровитель, распорядился похоронить его в церкви миноритов, с большой пышностью, в одеянии поэта. Его прах оставался там до 1481 года, когда Бернардо Бембо, равеннский подеста, назначенный Венецианской республикой, построил для него усыпальницу по плану Пьетро Ломбардо. Под куполом установлены четыре медальона, изображающие Вергилия — проводника Данте, Брунетто Латини — его учителя, Кангранде — его покровителя и Гвидо Кавальканти — его друга.
Данте был среднего роста и правильного сложения; у него было продолговатое лицо, большие, с пронизывающим взглядом глаза, орлиный нос, развитые челюсти, нижняя губа была толще верхней и слегка выдавалась вперед, кожа смуглая, борода и волосы курчавые; обычно он выглядел серьезным и кротким, одевался просто, говорил мало и почти всегда ждал, когда к нему обратятся, чтобы ответить. И ответ Данте бывал точным и кратким, ибо поэт давал себе время продумать и взвесить то, что он собирался сказать. Красноречие давалось ему с трудом, однако при важных обстоятельствах речь его лилась легко и свободно. По мере того как близилась его старость, Данте все больше радовало, что он одинок и удален от мирской суеты. Привычка к созерцанию придала его облику суровость, хотя сердце у него было золотое и он всегда готов был помочь людям. Тому есть свидетельства: так, однажды, чтобы спасти ребенка, которого при крещении уронили в купель, он разбил украшения баптистерия Сан Джованни, не побоявшись обвинений в кощунстве.
В девять лет Данте полюбил той любовью, очарование которой длится у человека всю жизнь. Однажды вечером этот ребенок с сердцем поэта увидел Беатриче Фолько Портинари, и при каждой новой встрече она казалась ему еще прекраснее[52]. Ее образ запечатлелся у него в душе, и, возмужав, он обессмертил ее. В возрасте 26 лет этот ангел, ненадолго слетевший на землю, возвратился на Небеса. Данте снова встретился с ней у ворот Рая, куда его не мог сопровождать Вергилий.
Флоренция, несправедливая к Данте при его жизни, проявила к нему большое почтение после его смерти и попыталась вернуть останки изгнанника к себе. В 1396 году принимается решение воздвигнуть ему памятник. В 1429 году Флоренция снова просит власти Равенны вернуть ей прах поэта; наконец, в 1519 году она направляет прошение папе Льву X, и в конце этого прошения, среди прочих подписей, мы читаем следующее:
«Я, Микеланьоло, ваятель, молю Ваше Святейшество не отказать нам в этой просьбе и берусь создать божественному поэту достойный его памятник в одном из лучших мест нашего города».
Лев X отказал в этой просьбе; а как бы это было прекрасно — надгробие автора «Божественной Комедии», изваянное создателем «Страшного суда».
Постановление 1396 года было выполнено только в наши дни: в церкви Санта Кроче был воздвигнут на средства некоего общества памятник работы скульптора Сте-фано Риччи. А до этих пор единственным памятником
Данте во Флоренции оставался портрет, перед которым мы только что размышляли о жизненном пути великого поэта и который, как сказано в рукописи Бартоломео Чеффони, «был написан аль фреско неизвестным художником по заказу брата Антонио, монаха-францисканца, выступавшего в этой церкви с толкованием “Божественной Комедии”, — дабы образ великого изгнанника постоянно напоминал его согражданам, что прах автора “Божественной Комедии”лежит в чужой земле».
Потомки Данте все еще живут во Флоренции. Меня им представили через несколько дней после того, как я стоял перед портретом их великого предка: на мой взгляд, род Алигьери несколько измельчал.
Помимо памяти о великом поэте, собор хранит память о страшном политическом убийстве. Прямо на клиросе, на месте, которое позднее окружили мраморной балюстрадой, заговорщики из рода Пацци убили Джулиано деи Медичи.
Бросим взгляд в прошлое, чтобы читателям стали понятны причины ненависти, которую Пацци питали к Медичи; а когда мы опишем тогдашнее политическое устройство Флоренции, читатели смогут судить о том, были ли намерения заговорщиков эгоистичными либо, напротив, бескорыстными.
В 1291 году, устав от бесконечных распрей знати, от ее неизменного отказа подчиниться демократическим судебным учреждениям и от ее ежедневных буйных выходок, мешавших работе народной власти, флорентийский народ издал указ, называвшийся «Ordinamenti della Giustizia»[53]. Согласно этому указу, представители тридцати семи наиболее знатных и влиятельных семей не допускались к должности приора, притом что они не могли вернуть себе права гражданства, даже если бы записались в какой-нибудь цех ремесленников или на самом деле занялись бы каким-нибудь ремеслом. Мало того, согласно данному указу, Синьория получила разрешение добавлять к этому списку новые фамилии, когда она сочтет, что та или иная семья, последовавшая примеру знати, заслужила такое же наказание. Членов тридцати семи объявленных вне закона семей стали называть магнатами: прежде это было почетное наименование, теперь же оно сделалось позорным.
Этот запрет действовал 143 года, но в 1434 году Козимо Старый, чью историю мы вскоре прочтем на стенах Палаццо Риккарди, из преследуемого превратился в преследователя и, в свою очередь, изгнал из Флоренции Ринальдо дельи Альбицци и всю демократическую верхушку, правившую вместе с ним. Затем он решил усилить свою партию, приняв в нее несколько семей, которые были отлучены от управления городом. Он вернул им права гражданства и позволил многим из них, по примеру предков, принять деятельное участие в общественных делах. Многие семьи с радостью откликнулись на его призыв и вернулись на родину, не задумываясь о том, какие личные интересы стоят за этим решением. В числе вернувшихся была семья Пацци. Более того, хотя эта семья принадлежала к дворянству шпаги, ее члены с готовностью приняли свое новое положение и в прекрасном палаццо, до сих пор носящем их имя, открыли банкирский дом, который вскоре стал одним из самых влиятельных и уважаемых в Италии; так что Пацци, будучи как дворяне выше Медичи по происхождению, теперь стали еще их соперниками в торговле. В итоге их положение упрочилось настолько, что через пять лет глава дома Андреа деи Пацци стал заседать в Синьории, куда его предков не допускали в течение полутора столетий.
У Андреа было три сына: один из них женился на внучке Козимо Старого, став зятем Лоренцо и Джулиано. Мудрый старец до конца своей жизни поддерживал равенство между своими детьми и относился к зятю как к сыну, ибо, видя, с какой быстротой Пацци достигли могущества и богатства, он хотел сделать их не просто союзниками, а друзьями. В самом деле, дом Пацци прирастал не только богатством, но и мужским потомством; у одного из братьев родилось пятеро сыновей, у другого — трое. Эта семья становилась все влиятельнее. И вот Лоренцо Медичи, вразрез с политикой, которую проводил его предшественник, решил не допустить дальнейшего усиления Пацци. Вскоре для этого представился подходящий случай. Джованни Пацци женился на одной из самых богатых флорентийских наследниц, дочери Джованни Борромео. Когда тот скончался, по настоянию Лоренцо был принят закон, согласно которому при наследовании предпочтение оказывалось родственникам мужского пола, пусть и по боковой линии, а не дочерям. Этот закон, не только в нарушение традиций, но и вопреки справедливости, был применен задним числом к супруге Джованни деи Пацци: она потеряла права на отцовское наследство, которое отошло к ее дальним родственникам.
Так Лоренцо деи Медичи, недавно ставший первым лицом в государстве, показал свою власть. Но этим его действия против семьи Пацци не ограничились. В этой семье было девять мужчин, чей возраст и достоинства позволяли им занять должность магистратов; и тем не менее, за исключением Якопо, единственного из сыновей Андреа, так и не вступившего в брак и назначенного гонфалоньером в 1469 году, то есть еще при Пьеро Подагрике, и Джованни, зятя Лоренцо и Джулиано, в 1472 году ставшего одним из приоров, других Пацци не подпускали к Синьории. Подобные злоупотребления со стороны людей, которых республика официально не признала своими властителями, так оскорбили Франческо деи Пацци, что он добровольно покинул родину и отправился в Рим, где самолично возглавил одну из своих важнейших финансовых контор. Он стал банкиром папы Сикста IV и Джироламо Риарио, которого одни называли племянником папы, а другие — его сыном. Сикст IV и Джироламо Риарио были самыми злыми во всей Италии врагами Медичи. Эта троекратно усиленная ненависть породила заговор, похожий на тот, жертвой которого двумя годами ранее, то есть в 1476 году, стал герцог Миланский Галеаццо Сфорца, убитый в Миланском соборе.