Позднее клирос, где случилось это ужасное событие, по распоряжению Козимо I был переделан: его украсили скульптурной композицией из двадцати четырех фигур работы Баччо Бандинелли и его ученика Джованни делл'Опера. Главный алтарь создан тем же Бандинелли, за исключением резного деревянного распятия, созданного Бенедетто да Майано, а также скульптурной группы «Иосиф Аримафейский, поддерживающий тело Христа» — этого последнего куска мрамора, которого касался резец Микеланджело. Мастер предназначал его для собственного надгробия в церкви Санта Мария Маджоре; однако соборный капитул, проявив, если можно так выразиться, кощунственное благочестие, решил использовать почти необработанную глыбу для своего храма.
Над клиросом, на высоте 275 футов, парит знаменитый купол Брунеллески; купол оставался без всякого убранства, сияя лишь своей изначальной красотой и величием, до 1572 года, когда Вазари добился от Козимо I разрешения украсить его росписью. В день рождения великого герцога он взобрался на леса и собственноручно положил первые мазки. Таково было начало этой грандиозной, но посредственной работы, закончить которую художник не успел: после его смерти этим занялся Федерико Цуккари.
Портреты двух прославленных воинов — Джона Хоуквуда и Пьетро Фарнезе — смотрят со стены на надгробия двух прославленных художников, Брунеллески и Джотто. Эпитафию первому из них сочинил Марсуппини, второму — Полициано. Вторая эпитафия лучше, однако любая из них кажется весьма посредственной, если сравнить ее со статуей Брунеллески или картиной Джотто.
Выйдя из центральных дверей Санта Мария дель Фьоре, оказываешься перед другими дверьми. Это двери баптистерия Сан Джованни, знаменитые бронзовые двери Гиберти. Микеланджело всегда боялся, что Господь Бог отнимет у Флоренции этот шедевр, чтобы сделать из него врата Рая.
Самый ранний из храмов Флоренции, баптистерий Сан Джованни, о котором так часто и с такой любовью вспоминает Данте, был заложен в шестом веке и восходит ни много ни мало ко временам прекрасной королевы Теодолинды. Именно она властвовала тогда над всем этим обширным, цветущим краем, простиравшимся от подножия Альп до границ герцогства Римского. В ту эпоху разрозненные обломки рухнувшего мира представляли собой великолепный строительный материал для мира созидающегося. К услугам ломбардских архитекторов были уже готовые колонны, капители, барельефы. Они взяли все, что захотели, даже камень с латинской надписью в честь Аврелия Вера, и построили церковь, посвятив ее крещению Господню.
Этот суровый древний храм простоял без всяких изменений, в своей варварской наготе, вплоть до одиннадцатого века, когда пышно расцвело искусство мозаики. Мастера-мозаисты из Константинополя разъезжали по всему миру и повсюду запечатлевали на золотом фоне узкие, худые лица своих Иисусов, Богородиц и святых. Во Флоренцию был вызван Аполлоний, и ему поручили покрыть мозаикой свод баптистерия. Начатую им работу продолжил его ученик Андреа Тафи, а закончили Якопо да Туррита, Таддео Гадди, Алессо Бальдовинетти и Доменико Гирландайо. Когда храм стал таким прекрасным и великолепным внутри, флорентийцам захотелось украсить его и снаружи. И Арнольфо ди Лапо одел его стены мрамором. Работы по украшению баптистерия принесли благие плоды: пожертвования прихожан стали достойны храма. Для того, чтобы надежнее сохранить все эти богатства, решено было сделать в баптистерии двери из бронзы. В 1330 году Андреа Пизано получил заказ на изготовление южной двери — той, что выходит на Бигалло. Работа была закончена в 1339 году и вызвала такой восторженный интерес, что флорентийская Синьория торжественно вышла из своего дворца и в сопровождении послов Неаполя и Сицилии отправилась посмотреть на это чудо. Помимо прочих наград и почестей, скульптор — как свидетельствует его имя, он был родом из Пизы, — получил cittadinanza — флорентийское гражданство.
Оставалось сделать две другие двери; но чудесная работа первого мастера сделала затруднительным выбор второго. И решено было объявить конкурс. Каждый мастер, допущенный к конкурсу, должен был получить от Флорентийской республики сумму, достаточную для того, чтобы прожить год, а к концу этого года он должен был представить эскизы. Брунеллески, Донателло, Лоренцо ди Бартолуччо, Якопо делла Кверча из Сиены, его ученик Никколо д'Ареццо, Франческо да Вальдамбрино и Симоне да Колле, прозванный Бронзовым за умение работать с этим материалом, — все они пожелали участвовать в конкурсе и беспрепятственно получили это право.
Жил тогда в Римини один юноша, решивший пройти из конца в конец всю Италию, как у нас молодые люди решают проехать из конца в конец всю Францию. По дороге из Венеции в Рим его задержал у себя синьор Малатеста. Это был один из тех средневековых тиранов с артистической натурой, которые пеклись об интересах искусства. Малатеста, как я уже сказал, задержал у себя молодого художника, и тот написал для него замечательные фрески. В перерывах юноша (он был не только живописец, но также ювелир и скульптор) для собственного развлечения мастерил фигурки из глины и воска. Ими играли прелестные дети синьора Малатесты, которым однажды предстояло стать такими же тиранами, как отец.
Однажды утром Малатеста заметил, что его гость чем-то сильно озабочен. На его расспросы юноша отвечал, что получил письмо от отчима. Тот сообщал о только что объявленном конкурсе на главные двери флорентийского баптистерия и предлагал молодому человеку попробовать свои силы в этом состязании. Однако гость Малатесты колебался — в глубине души он полагал, что недостоин такой чести. Но Малатеста принялся всячески воодушевлять его; потом, уразумев, что у бедного художника попросту нет денег, чтобы добраться до Флоренции, дал ему кошелек, набитый золотом. Как мы видим, этот ужасный тиран Малатеста был превосходным человеком.
И молодой человек отправился во Флоренцию, полный надежд, но обуреваемый сомнениями. Сердце у него забилось сильнее, когда впереди показались башни и колокольни родного города; он собрал все свое мужество и, еще не повидавшись с женой и отчимом, явился в конкурсный совет, от которого теперь зависело все его будущее.
Члены совета спросили, как его зовут и чего он достиг в искусстве. Юноша ответил, что зовут его Лоренцо Гиберти; на второй вопрос ответить было труднее, ибо его достижения в искусстве пока что сводились к прелестным восковым и глиняным фигуркам, которыми играли очаровательные дети тирана Малатесты.
Бедняга пытался смягчить суровых судей, но все было напрасно; он уже решил вернуться в Римини, однако у него нашлись два заступника — друг его отчима, Брунеллески, и его собственный друг, Донателло. По их просьбе юноша был допущен к конкурсу, но скорее для поощрения — ничего серьезного от него никто не ждал. А для Лоренцо важно было только, что его допустили, остальное не имело значения. Он получил годовое содержание, наметил себе план и взялся за работу.