Лоренцо родился во Флоренции 23 марта 1514 года; отец его был Пьерфранческо деи Медичи, приходившийся во втором колене внучатым племянником Лоренцо, брату Козимо, а мать — Мария Содерини, женщина большого ума и образцовой скромности.
Лоренцо рано лишился отца, ему тогда едва исполнилось девять лет, и потому начатки образования он получил под надзором матери. Но учение давалось мальчику очень легко, так что вскоре он смог выйти из-под материнской опеки и дальнейшим его образованием занимался Филиппо Строцци. Тут-то и сформировался этот странный характер — насмешливый и беспокойный, сотканный из страстных порывов и сомнений, неверия, самоуничижения и надменности. Близкие друзья, перед которыми ему не было нужды притворяться, никогда не видели его два раза подряд с одним и тем же выражением лица. Он льстил всем, не уважая никого, любил красоту, не различая пола, — это был один из тех гермафродитов, какие по прихоти природы появляются в эпохи упадка. Время от времени из этой смеси разнородных качеств возникала страстная жажда славы и бессмертия, тем более неожиданная, что тело, служившее ей вместилищем, было хрупким и женственным — за это юношу называли не иначе как Лоренцино. Ближайшие друзья никогда не видели его ни смеющимся, ни*плачущим — он лишь высмеивал и проклинал. В такие минуты лицо его, скорее миловидное, чем красивое, ибо он был смугл от природы и хмур, выражало поистине адскую злобу, и, хотя выражение это появлялось лишь на миг, словно молния, самым храбрым становилось не по себе. Когда Лоренцо было пятнадцать лет, папа Климент возымел к нему какую-то странную привязанность и вызвал его в Рим, а у юноши несколько раз возникало желание убить своего покровителя. Вернувшись затем во Флоренцию, он принялся всячески угождать герцогу Алессандро с такой ловкостью и таким раболепием, что вскоре стал не просто одним из его друзей, но, быть может, его единственным другом.
И в самом деле, сделав своим приближенным Лоренци-но, герцог вполне мог обойтись без всех прочих. Кем только не был для него Лоренцино: шутом и льстецом, лакеем и шпионом, любовником и любовницей. Почти все время друзья проводили вместе, разлучаясь только на те часы, когда герцог Алессандро упражнялся в фехтовании. Лоренцино растягивался на удобной постели или на мягких подушках и говорил, что все эти стальные доспехи слишком давят ему грудь, а шпаги и кинжалы чересчур тяжелы для его руки. И пока Алессандро скрещивал клинок с лучшими фехтовальщиками эпохи, Лоренцино играл узким, тоненьким женским ножичком, пробовал его острие, прокалывая золотые флорины, и говорил, что только такая шпага ему по руке и другой он носить не желает. За эту изнеженность, раболепие и трусость люди стали называть его даже не Лоренцино, а Лоренцаччо.
Герцог Алессандро полностью доверял Лоренцо и дал ему доказательство этого величайшего доверия, самое веское, какое только могло быть, — сделал его посредником во всех своих любовных связях. Какая бы прихоть ни обуяла герцога Алессандро, куда бы ни влекла его эта прихоть, в недосягаемую высь или на самое дно, домогался ли он красавицы-мирянки, или его вожделение проникало за святые монастырские стены, стремился ли он склонить к неверности чужую жену, или его желания воспламенила непорочная юная дева — Лоренцо брался за все, и во всем добивался успеха. Так он стал самым могущественным и самым ненавистным человеком во Флоренции после герцога Алессандро.
У Лоренцо был друг, столь же преданный ему, как сам он внешне был предан герцогу Алессандро. Звали этого человека Микеле дель Таволаччино, он был всего-навсего сбир и благодаря заступничеству Лоренцо избежал казни за убийство. В тюрьме его прозвали Скоронконколо, и это странное прозвище так за ним и закрепилось. Позднее этот человек поступил на службу к Лоренцо и жил у него в доме, всячески выражая ему свою безмерную благодарность. Так, однажды, когда Лоренцо принялся жаловаться ему на некоего зловредного интригана, Скоронконколо сказал:
— Хозяин, назовите мне только имя этого человека, и я обещаю: завтра он уже не будет вам досаждать.
Когда Лоренцо вновь пожаловался на этого же человека, Скоронконколо спросил:
— Скажите мне, кто он? Даже если это один из любимчиков герцога, я его убью.
Услышав от хозяина те же самые жалобы уже в третий раз, Скоронконколо воскликнул:
— Имя! Его имя! Будь это хоть сам Иисус Христос, он познакомится с моим кинжалом!
И снова Лоренцо ему ничего не сказал. Время еще не пришло.
Как-то утром герцог вызвал к себе Лоренцо раньше обычного. Лоренцо поспешил явиться: он застал герцога еще в постели. Накануне герцог увидел очень красивую женщину, супругу Леонардо Джинори, и решил овладеть ею. За тем он и вызвал Лоренцо. В этом случае он особенно рассчитывал на его помощь, ибо женщина, которую он возжелал, приходилась Лоренцо родной теткой. Лоренцо выслушал это предложение столь же невозмутимо, как если бы речь не шла о его родственнице, и ответил, как отвечал обычно, что деньги отворяют любую дверь. Алессандро заметил, что Лоренцино прекрасно известно, где находится сокровищница, и ему остается лишь взять сколько нужно. С этими словами герцог вышел в другую комнату. Лоренцо покинул дворец, но, уходя, незаметно сунул под плащ знаменитую кольчугу, которая не раз спасала жизнь герцога, и бросил ее в колодец Седжо Капорано.
На следующий день герцог спросил Лоренцо, как подвигается дело; но Лоренцо ответил, что на этот раз женщина попалась порядочная и дело может несколько затянуться; потом он со смехом добавил, что пока герцог может поразвлечься со своими монашками. Он имел в виду один монастырь, где герцог Алессандро развратил сначала аббатису, а затем монахинь, превратив это святое место в свой гарем. Алессандро пожаловался ему, что потерял кольчугу; он жалел о ней не потому, что заботился о своей безопасности, а потому, что она замечательно облегала тело и не сковывала движения, и порой он даже не замечал ее. Лоренцо посоветовал заказать другую, но герцог возразил ему, что оружейник, сделавший кольчугу, уехал из Флоренции, а другого такого искусника уже не найти.
Прошло несколько недель, герцог время от времени осведомлялся у Лоренцо, как подвигается дело с синьорой Джинори, а Лоренцо всякий раз отделывался обещаниями, умело разжигая желания герцога. И Алессандро уже не терпелось овладеть той, что сопротивлялась ему так долго.
Наконец, утром 6 января 1536 года (по старому стилю) Лоренцо пригласил сбира позавтракать с ним — он делал это уже не раз, когда бывал в добром расположении духа. Они сели за стол, как добрые друзья, осушили две-три бутылки вина, и Лоренцо сказал:
— У меня есть враг — помнишь, я говорил тебе о нем? Теперь, когда я тебя хорошенько узнал, я уверен, что в минуту опасности могу на тебя рассчитывать так же, как ты можешь рассчитывать на меня. Ты говорил, что можешь разделаться с ним. Так вот, теперь для этого настало время, и вечером я отведу тебя в такое место, где мы управимся с нашим делом без помех. Ты не передумал?
Сбир снова стал заверять его в своей преданности, сопровождая эти заверения богохульными клятвами, которыми пользуются в таких случаях подобные люди.
Вечером, ужиная с герцогом и несколькими другими придворными, Лоренцо, по обыкновению, занял место рядом с Алессандро и прошептал ему на ухо, что сумел, наконец, склонить свою тетку к свиданию с ним, но с условием, что он придет один и не куда-нибудь, а в спальню Лоренцо: уступая желанию герцога, женщина хотела сохранить видимость добродетели. Кроме того, добавил Лоренцо, очень важно, чтобы никто не видел, как Алессандро войдет к нему в дом и выйдет оттуда, ибо его тетка настаивает на строгом соблюдении тайны. Алессандро был так счастлив, что сразу согласился на все эти условия. Лоренцо заторопился домой, чтобы, как он сказал, успеть все подготовить. В дверях он обернулся и еще раз посмотрел на Алессандро, который кивнул ему в знак того, что все будет так, как они уговорились.