И в самом деле, отужинав, герцог тотчас прошел к себе; он снял обычную одежду и закутался в длинный атласный плащ, подбитый собольим мехом. Перед тем как велеть лакею подать перчатки, он задумался:
— Какие перчатки мне надеть — те, что для войны, или те, что для любви?
На столе лежала пара кольчужных рукавиц и пара надушенных перчаток; лакей выжидающе смотрел на герцога.
— Подай мои перчатки для любви, — сказал Алессандро, и лакей подал ему надушенные перчатки.
Герцог вышел из дворца Медичи в сопровождении всего четырех человек — капитана Джустиниано да Чезена, одного из приближенных, также носившего имя Алессандро, и двух телохранителей, одного из которых звали Джомо, а другого — Венгерец; дойдя до площади Сан Марко (он вначале свернул туда, чтобы скрыть, куда направлялся на самом деле), герцог отпустил Джустиниано, Алессандро и Джомо. И, оставив при себе одного лишь Венгерца, повернул к дому Лоренцо. Когда герцог был возле Палаццо Состиньи, то есть почти поравнялся с домом Лоренцо, он приказал Венгерцу не идти за ним, а остаться здесь и ждать его до утра; и что бы сбир ни увидел или ни услышал, кто бы ни вошел в дом или ни вышел оттуда, он должен был хранить молчание и не двигаться с места, иначе герцог прогневается на него. Если утром герцог не выйдет, Венгерец может возвращаться во дворец. Однако телохранитель, не раз уже сопровождавший герцога в такие походы, не стал дожидаться утра и, увидев, как герцог входит в дом своего друга Лоренцо, сразу же отправился во дворец, бросился на матрац, который ему каждый вечер стелили в герцогской спальне, и крепко заснул.
А в это время герцог поднялся в спальню Лоренцо, где в камине жарко пылал огонь и где его ожидал хозяин дома. Герцог отстегнул перевязь со шпагой и сел на кровать. Лоренцо тут же взял шпагу и обмотал вокруг нее перевязь, которую дважды продел через гарду, чтобы герцог не мог вытащить шпагу из ножен. Затем он положил ее у изголовья кровати и сказал герцогу, чтобы тот подождал немного — сейчас он приведет ту, которую Алессандро так жаждал увидеть. С этими словами он вышел, затворив за собой дверь. Замок в двери защелкнулся, и герцог, сам того не заметив, оказался в западне.
Лоренцо назначил Скоронконколо встречу на углу улицы, и Скоронконколо, верный слову, действительно ждал его там. Сияя от радости, Лоренцо приблизился к нему и хлопнул его по плечу.
— Брат, — сказал он, — час настал. Враг, о котором я тебе говорил, заперт в моей спальне: ты все еще намерен меня от него избавить?
— Идем! — коротко ответил сбир, и оба зашли в дом.
Поднявшись до середины лестницы, Лоренцо остановился:
— Пусть тебя не смутит, если этот человек окажется другом герцога, — сказал он, повернувшись к Скоронконколо. — Ты ведь не отступишься?
— Будьте спокойны, — ответил сбир.
На площадке лестницы Лоренцо опять остановился.
— Кто бы он ни был, ты слышишь? — в последний раз обратился он к своему сообщнику.
— Кто бы он ни был, хоть сам герцог, — нетерпеливо откликнулся Скоронконколо.
— Хорошо, хорошо, — прошептал Лоренцо, вынимая шпагу из ножен и пряча ее под плащом; затем он осторожно отворил дверь и вошел в спальню первым, а за ним — сбир. Алессандро лежал на кровати, отвернувшись лицом к стене, и, очевидно, дремал, так как даже не обернулся на шум. Лоренцо подошел вплотную к кровати и со словами «Вы спите, синьор?» нанес герцогу ужасный удар шпагой: клинок вошел в спину чуть ниже плеча и вышел с другой стороны ниже соска, пронзив диафрагму, так что нанесенная рана была смертельной.
Тем не менее, даже будучи смертельно раненным, герцог Алессандро, отличавшийся неимоверной силой, одним прыжком выскочил на середину комнаты и уже готов был броситься на лестницу через дверь, которая осталась открытой, но тут Скоронконколо ударил его наотмашь шпагой в висок, отхватив чуть не целиком левую щеку. Герцог замер на месте и зашатался, а Лоренцо тут же схватил его поперек тела, толкнул обратно к кровати, опрокинул навзничь и навалился на него всей своей тяжестью. В это мгновение Алессандро, который до тех пор не издал ни звука, словно дикий зверь, попавший в западню, вдруг закричал, зовя на помощь. Тотчас Лоренцо зажал ему рот с такой силой, что его большой палец и часть указательного оказались у герцога во рту. Алессандро инстинктивно сжал зубы, послышался хруст дробящихся костей, и теперь уже Лоренцо отшатнулся назад, крича от нестерпимой боли. И тогда Алессандро, хотя из двух ран у него хлестала кровь и он то и дело отхаркивался ею, набросился на Лоренцо и, подмяв его под себя, словно хрупкую тростинку, стал душить обеими руками. Напрасно сбир в эту страшную минуту пытался помочь хозяину: противники схватились так тесно, что нельзя было поразить одного, не задев другого. Несколько раз он ударил шпагой между ногами Лоренцо, однако острие прошло через одежду герцога и меховую подкладку, не достав до тела. Внезапно он вспомнил, что у него еще есть нож, отбросил шпагу с ее бесполезным теперь длинным клинком и вцепился в герцога сзади. Слившись воедино с бесформенным клубком, который метался по комнате в слабом свете горящего камина, он искал, куда бы ему вонзить нож. Наконец, он добрался до горла герцога и всадил туда лезвие по самую рукоятку; но, видя, что Алессандро все никак не падает, стал поворачивать нож в разные стороны и, по словам Варки, так поворошил им, что перерезал герцогу артерию и почти отделил голову от туловища. Герцог захрипел в последний раз и упал. Скоронконколо и Лоренцо, упавшие вместе с ним, поднялись на ноги и отступили на шаг; затем поглядели друг на друга и ужаснулись: их одежда была залита кровью, а лица покрывала смертельная бледность.
— Думаю, он уже мертв, — сказал сбир.
Но Лоренцо с сомнением покачал головой, и тогда Скоронконколо подобрал свою шпагу и не спеша проткнул тело герцога. Тот не шелохнулся: перед ними лежал труп.
Они взяли окровавленное тело за плечи и за ноги и положили на кровать, прикрыв сверху одеялом. Затем Лоренцо, запыхавшись от борьбы и едва не теряя сознания от боли, открыл окно, выходившее на Виа Ларга, — он хотел глотнуть свежего воздуха, а заодно посмотреть, не сбежались ли люди на подозрительный шум. Шум действительно слышал кое-кто из соседей, а Мария Сальвиати, вдова Джованни делле Банде Нере и мать Козимо, в особенности удивлялась — что за возня поднялась в доме Лоренцо? Но хозяин дома предусмотрел и это: много раз устраивал он у себя шумные потасовки, сопровождаемые воплями и проклятиями, чтобы заранее приучить соседей к ночному шуму. И теперь соседи не усмотрели ничего нового в криках, исходящих из дома человека, которого одни считали безумцем, а другие подлецом; так что, в сущности говоря, никто не обратил внимания на происходящее — на улице и в прилегающих домах все было совершенно спокойно.
Убедившись в этом, Лоренцо и Скоронконколо с некоторым облегчением вышли из спальни, заперев ее не только на защелку, но и на ключ; затем Лоренцо спустился к своему домоправителю Франческо Дзеффи, забрал все наличные деньги, какие были в доме, приказал одному из слуг по имени Фречча следовать за ним и, сопровождаемый лишь этим слугой и Скоронконколо, взял почтовых лошадей — для этого он заранее запасся подорожной у епископа Марци — и без остановки домчался до Болоньи, где ненадолго спешился, чтобы перевязать израненную руку, два пальца которой были почти оторваны (впоследствии их удалось восстановить, но от раны остался неизгладимый шрам). После этого Лоренцо сел на коня и в понедельник ночью прибыл в Венецию. Он сразу же призвал к себе Филиппо Строцци, который более четырех лет назад был изгнан из Флоренции и в это время находился в Венеции. Лоренцо показал ему ключ от спальни и сказал:
— Видите этот ключ? Так вот, он от двери комнаты, где лежит труп герцога Алессандро, убитого мной.
Филиппо Строцци не хотел верить такой новости. Тогда убийца вытащил из сумки окровавленную одежду и показал свою изувеченную руку:
— Вот вам доказательство.
И тут Филиппо Строцци кинулся ему на шею, назвал его флорентийским Брутом и попросил его отдать двух его сестер замуж за двух своих сыновей.