Так в доме, прилегающем к Палаццо Риккарди Лоренцо с помощью убийцы Скоронконколо расправился с герцогом Алессандро, сводным братом Екатерины Медичи, первым герцогом Флоренции и последним прямым потомком Козимо Старого, Отца отечества, — ибо Климент VII умер в 1534 году, а кардинал Ипполито — в 1535-м; в связи с этим убийством нельзя не заметить одно любопытное обстоятельство: шестикратное повторение числа шесть.
Алессандро был убит в 1536 году в возрасте 26 лет, 6 января, в 6 часов утра, от 6 ран, пробыв на троне 6 лет.
Дом, в котором произошло убийство, находился на том месте, где сейчас стоят конюшни.
Однако Лоренцо довелось изведать на себе правоту евангельской истины: «Кто придет с мечом, от меча и погибнет». Он поразил герцога кинжалом — и умер от кинжала сам, в Венеции, в 1557 году. Кто нанес ему удар, осталось неизвестным; но люди вспомнили, как Козимо I, взойдя на трон, поклялся, что убийство герцога Алессандро не останется безнаказанным.
Убийство Алессандро было последним значительным событием, какое произошло в этом великолепном дворце. В 1540 году Козимо I перенес свою резиденцию в Палаццо Веккьо, а дворец был продан семейству Риккарди. С тех пор он и носит это имя, хотя впоследствии, если не ошибаюсь, при Фердинанде II, вернулся в собственность Медичи.
Сейчас в нем заседает знаменитая Академия делла Круска; там просеивают наречия и лущат причастия, как говорит наш добряк и острослов Шарль Нодье.
Такое времяпрепровождение не столь поэтично, зато более нравственно!
ПАЛАЦЦО ВЕККЬО
Хотя день уже близился к вечеру и мы порядком устали от посещения собора и Палаццо Риккарди, нам не хотелось возвращаться домой, не осмотрев площадь Великого Герцога. Я много слышал о ней, видел зарисовки художников и знал, что никакая другая площадь в мире, вероятно, не хранит столько исторических свидетельств и столько памятников искусства, относящихся к величайшим эпохам Флорентийской республики и самовластного правления Медичи. Мне еще советовали подойти к ней, чтобы полнее насладиться этим великолепным видом, по одной из улочек, которые выходят на нее напротив Палаццо Веккьо. Вспомнив этот совет, мы вернулись по улице Мартелли на Соборную площадь, где при первом нашем посещении были настолько изумлены всем увиденным, что не заметили Бигалло, старинный приют для подкидышей, и две колоссальные статуи Пампалони: одна изображает Арнольфо ди Лапо, созерцающего собор, другая — Брунеллески, смотрящего на купол. Слева от первой статуи, между нею и домом братства Милосердия, открывается улица Покойницы, названная так по знаменитой легенде, которая вдохновила Скриба на сочинение поэмы «Гвидо и Джиневра».
Мы ушли с Соборной площади по улице Кальцайоли; это одна из самых узких улиц Флоренции и в то же время одна из наиболее богатых историческими воспоминаниями. Поскольку во все времена на ней жило множество ремесленников, поскольку она ведет от собора к Палаццо Веккьо и поскольку, наконец, ее ширина едва составляет десять футов, она неоднократно становилась ареной вооруженных столкновений, столь частых в эпоху республики. Для флорентийца она примерно то же, что для парижанина улица Вивьен: ни один человек, вышедший за порог своей гостиницы или своего магазина по делам или ради развлечения, не может миновать ее. Но вот что удивительно: по Виа деи Кальцайоли рысью катят экипажи — и толпа раздвигается и безропотно пропускает их; как мы уже говорили, во Флоренции простой народ привык склоняться перед всеми, кого он считает выше себя. Если на какой-нибудь тесной улочке, ведущей к Пале-Роялю, Тюильри или Бирже, оказалось бы столько же экипажей и столько же прохожих, то ежедневно три-четыре человека погибали бы под колесами, а три или четыре десятка кучеров были бы жестоко избиты.
В общей сложности я провел во Флоренции в разное время пятнадцать месяцев и не видел на улицах ни одного несчастного случая, ни одной драки.
Виа деи Кальцайоли ведет к прелестной маленькой церкви Орсанмикеле, то есть святого Михаила, названной так потому, что она была построена на месте бывшего огорода (огород по-итальянски — «орто»). Когда-то это был хлебный амбар, выстроенный известным зодчим Арнольфо ди Лапо; но однажды в этом здании случился пожар, оно сильно пострадало, и республика, зная, как дорог народу чудотворный образ Мадонны, написанный на досках и укрепленный на одной из колонн его портика, постановила, что амбар должен быть переделан в церковь. Перестройку здания поручили Джотто; он создал план церкви (не претерпевшей с тех пор существенных изменений), а строительство велось под началом Таддео Гадди. Для чудотворного образа Богоматери решено было создать табер-накль, достойный такого сокровища, и доверили эту работу Андреа Орканье, создателю фресок на Кампосанто и архитектору Лоджии деи Ланци.
Выбор был верный: Орканья выполнил свою задачу как поэт, как ваятель и как христианин. Он сделал из мрамора то, что другие делают из мягкого воска и податливой глины. Так и тянет дотронуться до этого шедевра, чтобы удостовериться, что это не какая-то гипсовая имитация, а действительно глыба мрамора, которую выпотрошили, источили, изрезали с такой дерзновенной смелостью, так прихотливо и так затейливо, что в это просто невозможно поверить, пока не увидишь сам. Табернакль просто ослепляет — после него уже почти не замечаешь две мраморные скульптурные группы: одну работы Симоне да Фьезоле, другую — Франческо да Сан Галло. Прежде там были великолепные фрески, две из которых написал Андреа дель Сарто, но сегодня бесполезно было бы искать их: в 1770 году они были покрыты побелкой.
Весь фасад церкви — если можно так выразиться — ощетинился статуями. Есть тут святой Элигий работы Антонио ди Банко; святой Стефан, евангелист Матфей и Иоанн Креститель — Лоренцо Гиберти; евангелист Лука — Мино да Фьезоле; еще один Лука — Джамболоньи; евангелист Иоанн — Баччо да Монте Лупо; и наконец, изваянные Донателло апостол Петр, евангелист Марк, а главное, святой Георгий, которому автор мог бы сказать, как он говорил созданной им статуе Цукконе: «Говори, говори!», если бы по надменному выражению лица этого победителя драконов не было совершенно ясно, что он слишком горд, чтобы подчиниться приказу, будь то даже приказ его создателя.
Сколь бы величественной ни воображал я себе прежде площадь перед Палаццо Веккьо, действительность, следует признать, превзошла все мои ожидания. Когда я увидел эту исполинскую, прочно укорененную в земле каменную глыбу, с башней, которая угрожает небу, словно десница титана, передо мною ожила старая Флоренция, с ее соперничеством гвельфов и гибеллинов, с ее балией, приорами и Синьорией, ее цехами, ее кондотьерами, ее мятежным народом и надменной аристократией, — как если бы я был свидетелем изгнания Козимо Старого или казни Сальвиати. Четыре века истории города, четыре века истории искусства смотрят на вас справа, слева, спереди, сзади, окружают вас со всех сторон; камень, мрамор, бронза говорят с вами, заставляя вас ощущать незримое присутствие Никколо да Уццано, Орканьи, Ринальдо дельи Альбицци, Донателло, Пацци, Рафаэля, Лоренцо Медичи, Фламинио Вакки, Савонаролы, Джамболоньи, Козимо I и Микеланджело.
Попробуйте найти в целом мире другую такую площадь, где одновременно вспоминается столько славных имен, не считая тех, кого я не назвал! А те, кого я не назвал, — это всего лишь Баччо Бандинелли, Амманати, Бенвенуто Челлини.
Мне хотелось бы немного упорядочить этот блистательный хаос и расположить в хронологической последовательности великих людей, великие произведения искусства и великие события, но это невозможно. Когда попадаешь на эту удивительную площадь, надо идти наудачу, смотреть на то, что привлекает взгляд, и повиноваться чутью.
Первое, что обращает на себя внимание художника, поэта или археолога, — это сумрачный Палаццо Веккьо: стены его до сих пор украшены старинными гербами республики, среди которых, словно звезды на небе, сияют на лазурном поле бесчисленные королевские лилии, разбросанные здесь Карлом Анжуйским по дороге в Неаполь.
Как только Флоренция обрела свободу, она решила построить ратушу, чтобы там мог заседать магистрат, и дозорную башню с колоколом, чтобы можно было созывать народ. Учреждается ли на севере Европы городская коммуна, провозглашается ли на юге республика, первое их решение — построить ратушу с дозорной башней, а выполнение этого решения становится первым доказательством их существования.