Козимо доверился горожанам и был за это вознагражден оказанным ему приемом: весь город высыпал на улицы и приветствовал его восторженными криками. Слава отца незримо сопровождала его, и толпа, в которой было немало солдат, служивших под началом Джованни деи Медичи, со слезами радости следовала за ним до дворца Сальвиати, восклицая: «Да здравствует Джованни! Да здравствует Козимо! Да здравствуют отец и сын!»
Через день Козимо был назначен главой и правителем Флорентийской республики. При этом ему было поставлено четыре условия:
быть равно справедливым по отношению к богатым и к бедным;
никогда не оспаривать власть императора Карла V;
отомстить за убийство герцога Алессандро;
милостиво обойтись с его побочными детьми — синьором Джулио и синьорой Джулией.
Козимо покорно признал эту своеобразную хартию, а народ радостно признал Козимо своим правителем.
Но с новым герцогом случилось то же, что случается со всеми гениальными людьми, которых революция возносит на вершину власти. Оказавшись на нижней ступени лестницы, ведущей к трону, они принимают диктуемые им законы, а добравшись до последней ступени, диктуют свои собственные.
Положение Козимо было затруднительное, особенно для восемнадцатилетнего юноши; ему предстояла борьба и с внутренними врагами, и с внешними. Правление слабое либо деспотичное, враждующие между собой и потому мешающие друг другу ветви власти, мощное давление то со стороны аристократии, то со стороны народа, неизбывное, как чередование приливов и отливов, и расшатывающее устои государства, — на смену всему этому должны были прийти твердое правление, единая власть и политическая устойчивость. Вдобавок нужно было еще соблюдать права и свободы флорентийцев, чтобы ни аристократы, ни горожане, ни ремесленники не почувствовали, что у них появился повелитель. Этим гордым конем, еще не покорившимся тирании, следовало править железной рукой, но в шелковой перчатке.
И Козимо такая задача была по силам. Скрытный, как Людовик XI, неукротимый, как Генрих VIII, отважный, как Франциск I, упорный, как Карл V, блистательный, как папа Лев X, он обладал всеми пороками, какие омрачают частную жизнь человека, и всеми добродетелями, какие придают блеск жизни общественной. Поэтому семья его была несчастна, а народ свой он осчастливил.
Супруга Козимо, Элеонора Толедская, родила ему пять сыновей и четыре дочери. Еще один принц умер, не дожив до двух лет.
Назовем его сыновей:
Франческо, взошедший на трон после смерти отца[55];
Фердинандо, ставший герцогом после смерти Франческо;
дон Пьетро, Джованни и Гарсиа.
Дочерей Козимо звали Мария, Лукреция, Изабелла и Вирджиния.
Расскажем вкратце, каким образом в этом могущественном семействе обосновалась смерть, которая проникла туда, как и в первую семью в истории человечества, в виде братоубийства.
Однажды Джованни и Гарсиа охотились на пустошах Мареммы; девятнадцатилетний Джованни уже стал кардиналом, а Гарсиа пока что был всего лишь любимчиком матери. Весь остальной двор находился в это время в Пизе, где Козимо месяцем раньше учредил орден Святого Стефана: теперь он явился туда, чтобы торжественно принять полномочия великого магистра.
Братья, давно уже питавшие друг к другу глухую неприязнь — Гарсиа не мог простить Джованни, что отец любил его больше, а Джованни не мог простить Гарсиа, что тот был любимцем матери, — повздорили из-за убитой косули: каждый уверял, что это его трофей. В разгар спора Гарсиа выхватил охотничий нож и ранил брата в бедро. Обливаясь кровью, Джованни упал и стал звать на помощь. Прибежавшие люди из свиты принцев застали раненого в одиночестве, перевезли его в Ливорно и сообщили о случившемся великому герцогу. Козимо поспешил в Ливорно и собственноручно перевязал рану сына, ибо этот государь, один из образованнейших людей своего времени, обладал всеми медицинскими познаниями, какие только можно было иметь в XVI веке. Но, несмотря на заботливый уход, через пять дней после ранения, 26 ноября 1562 года, Джованни умер на руках отца.
Козимо вернулся в Пизу. При виде непроницаемой, точно бронза, маски, которую он обычно носил на лице, можно было подумать, будто ничего не произошло. Гарсиа добрался до города раньше отца, и мать спрятала его в своих покоях. Однако несколько дней спустя, видя, что Козимо ни единым словом не упоминает умершего сына, словно тот и не существовал вовсе, герцогиня уговорила убийцу броситься к ногам отца и молить его о прощении. Но юноша дрожал всем телом от одной мысли, что окажется лицом к лицу с отцом, а потому мать решила сопровождать его.
Великий герцог сидел, погруженный в задумчивость, в одном из самых отдаленных покоев дворца.
Увидев на пороге жену и сына, Козимо встал. Гарсиа тут же упал к ногам отца, обнял его колени, взмолился о прощении. Мать остановилась в дверях, протягивая к мужу руки. Козимо держал руку за пазухой; он выхватил кинжал, который обычно носил на груди, и со словами «Не будет Каина в моей семье!» ударил дона Гарсиа. Несчастная мать увидела, как блеснула сталь, и кинулась к Козимо. Но она успела только подхватить смертельно раненного сына, который, шатаясь, попытался встать на ноги и закричал: «Мама! Мама!..»
В тот же день, 6 декабря 1562 года, дон Гарсиа скончался.
Спустя мгновение после того, как он испустил дух, Элеонора Толедская легла рядом с сыном, закрыла глаза и не захотела больше их открыть. Через неделю она умерла — по словам одних, от горя, по уверениям других, от голода.
Три мертвых тела ночью, без всяких почестей, доставили во Флоренцию; было объявлено, что оба брата и мать умерли от болезнетворных испарений Мареммы.
Поистине, имя «Элеонора Толедская» приносило несчастье. Дочь дона Гарсиа — брата герцогини Элеоноры, который приходился крестным юному братоубийце, — еще совсем юной девушкой прибыла ко двору своей тетки; под щедрым тосканским солнцем она расцвела, словно один из цветов, давших имя Флоренции. При дворе даже поговаривали, будто великий герцог Козимо воспылал к ней неистовой страстью. Люди, знавшие, как герцог устраивает подобные дела, добавляли, что подкупом либо угрозами он принудил слуг юной принцессы открыть ему дверь в ее спальню, вошел туда ночью и вышел только утром; что в последующие ночи он приходил снова и эта связь получила такую огласку, что ему пришлось выдать красавицу-воз-любленную замуж за своего сына Пьетро. Из всего этого достоверно известно лишь одно: решение о браке между принцем и принцессой было принято в то время, когда этого никто не ожидал, и к тому же без ведома самого Пьетро.
То ли до принца дошли странные слухи о поведении Элеоноры, то ли удовольствие, доставляемое обществом красивых юношей, было ему дороже, чем близость красивой молодой женщины, но только новобрачные не выглядели счастливыми и жили каждый своей жизнью. Элеонора Толедская была молода и прекрасна, в ней текла испанская кровь, которая загорается огнем в женщине даже у подножия алтаря, муж пренебрегал ею, — и она полюбила одного молодого человека по имени Алессандро, сына флорентийского капитана Франческо Гачи. Но эта любовь не имела продолжения. Узнав, что мужу той, которую он любил, стало известно об их взаимном чувстве и прекрасная Элеонора может пострадать, он удалился в монастырь и похоронил свою любовь или, по крайней мере, скрыл ее под власяницей. Он молился за Элеонору, а Элеонора забыла его.
Тот, кто заставил ее забыть бедного Алессандро, став его преемником, был молодой рыцарь ордена Святого Стефана. Он отнюдь не отличался такой же скромностью, как Алессандро, а потому вся Флоренция скоро узнала, что он пользуется взаимностью. Вероятно, скорее по этой причине, а не за убийство Франческо Джинори, которого он сразил в поединке, состоявшемся между Палаццо Строцци и Порта Росса, его сослали на остров Эльба. Но ссылка не убила любовь: не имея возможности видеться, влюбленные обменивались письмами. Одно из писем попало в руки наследного принца Франческо, которого герцог Козимо еще при своей жизни приобщил к делам правления. Молодого рыцаря тайно доставили с острова Эльба в тюрьму Барджелло. Той же ночью к нему в камеру вошли священник и палач; когда узник исповедался, палач удавил его. На следующий день Франческо сам сообщил невестке о казни ее любовника.