Тем, кто захочет последовать примеру любознательного римлянина, мы советуем все же слезть с коня и осмотреть вблизи барельефы пьедестала, изображающие сцены похищения сабинянок.
Напротив Палаццо Веккьо, на доме рядом с городской почтой, виден далеко выступающий деревянный карниз, так называемая «крыша Пизанцев»; он не заслуживал бы внимания, если бы не обстоятельства, при которых он получил это название.
Известно, что обе республики, Флоренция и Пиза, люто враждовали друг с другом и постоянно воевали. Для Флоренции Пиза была в уменьшенном виде тем же, чем для Рима был Карфаген, и Флоренция, подобно Риму, не знала покоя, пока Пиза не была разрушена, или, по крайней мере, покорена. Одним из победоносных сражений, способствовавших покорению Пизы, стало сражение при Кашине; честь этой победы принадлежит Галеотто, а поле битвы находилось в шести милях от Пизы, скорее всего на том месте, где сейчас расположено поместье великого герцога. В тот день, 28 июля 1364 года, пизанцы потеряли тысячу человек убитыми и две тысячи пленными. Этих пленников доставили к стенам Флоренции на сорока двух подводах; они въехали через ворота Сан Фриано, где их заставили заплатить пошлину на соль и обложили сбором в восемнадцать сольдо с каждого: такой налог обычно взимался за каждую голову скота; затем под ликующие звуки труб их привезли на площадь Синьории, там их высадили из подвод и заставили пройти чередой за мраморным львом Мардзокко, целуя ему зад. Двое несчастных пленников увидели в этом новоявленном кавдинском ярме такое великое бесчестье, что удавили себя цепями, в которые были закованы. Однако флорентийцы все же решили найти для пленных врагов лучшее применение и велели им соорудить эту крышу, до сих пор называемую «крышей Пизанцев» по имени ее строителей.
Теперешний Мардзокко неповинен в самоубийстве двух пизанцев: около 1420 года старый Мардзокко, поставленный еще в X веке, рассыпался в прах, и Синьория заказала Донателло нового льва. Именно он стоит сегодня на площади, опираясь лапой на щит с красной флорентийской лилией, и вид у него такой добродушный, что ему явно невозможно упрекнуть себя в чем-либо подобном.
Фонтан Аммана™, невзирая на славу, которой он пользуется, — весьма посредственное, на мой взгляд, произведение. Морские кони и Нептун словно попали сюда из двух разных композиций и совершенно не соотносятся по размеру: такое впечатление, что два пони тащат колесницу с великаном. Другая нелепость — тоненькая струйка воды, которая сочится из-под пьедестала этого колосса. Зато бронзовые фигуры в натуральную величину, сидящие на корточках по краям бассейна, просто восхитительны. Год назад, как-то утром, обнаружилось, что одной скульптуры не хватает. Два месяца вели напряженные поиски, чтобы узнать, что с ней стало. В итоге выяснилось, что статую похитил некий английский коллекционер; одно осталось неизвестным: как ему удалось это сделать, ведь каждая фигура весит более двух тысяч фунтов.
Фонтан примечателен еще и тем, что он находится на том самом месте, где был сожжен Савонарола.
Скажем несколько слов об этом странном человеке, о его характере, его страшной участи и о памяти, которую он по себе оставил.
Фра Джироламо Савонарола родился в Ферраре 21 сентября 1452 года. Его отец был Никколо Савонарола, а мать — Елена Бонакосси. Еще в детстве он казался не по годам серьезным и держался строго и отрешенно, а едва достигнув возраста, когда человек способен обладать волей, выразил желание стать монахом. С этой целью он принялся с неослабным прилежанием изучать философию и богословие, читал и без конца перечитывал сочинения святого Фомы Аквинского, ненадолго отрываясь от этих трудных текстов лишь затем, чтобы слагать стихи на тосканском наречии. Стихотворство доставляло Савонароле такое удовольствие, что он даже посчитал это грехом и вскоре отказался от этого, по его мнению, чересчур мирского развлечения.
Когда Савонароле было двадцать два года, ему приснился однажды ночью сон: он лежит нагой в поле и на него падают ледяные капли дождя. Впечатление было таким сильным, что он пробудился, а по пробуждении решил посвятить себя Господу, ибо этот благодетельный дождь, как ему казалось, навеки погасил страсти в его сердце.
То было первое из видений Савонаролы: впоследствии они стали частыми и привычными.
На следующий день, 24 апреля 1475 года, не известив ни родных, ни друзей, он бежал в Болонью и принял обет святого Доминика.
Молодой доминиканец уже некоторое время жил в Болонье, когда началась война между Феррарой и Венецией, и в монастыре решили избавиться от лишних ртов. Среди изгнанных был и брат Джироламо Савонарола, пока еще не успевший ни в чем проявить себя. Он направился во Флоренцию, где ему представилась возможность читать во время Великого поста проповеди в церкви Сан Лоренцо; однако он был еще неопытен, недостаточно владел голосом, жестикуляцией и красноречием, а потому проповеди его не имели успеха. Тогда он усомнился в том призвании, которое, как он прежде думал, определено ему свыше, и решил отныне ограничиться толкованием Священного Писания. Посему он удалился в один из монастырей Ломбардии, рассчитывая остаться там до конца своих дней, но неожиданно был призван Лоренцо Медичи во Флоренцию. Оказалось, что молодой Пико делла Мирандола слушал проповеди фра Джироламо, и невзирая на его нескладную речь и неловкую жестикуляцию, по исполненному вдохновения голосу и сумрачному, проникающему в душу взгляду распознал в нем гения.
Однако в Савонароле уже произошли глубокие перемены к лучшему: в Ломбардии он не терял времени даром, а учился ораторскому искусству и, вернувшись во Флоренцию, вновь уверовал, что Господь избрал его, дабы его устами говорить с людьми. Первые успехи в роли проповедника укрепили его в этой вере.
Впрочем, время для его выступления в роли пророка было как нельзя более подходящее. Италию раздирали распри, а Церковь сотрясали скандалы. На папском престоле находился Иннокентий VIII, прозванный Отцом народа за то, что у него было шестнадцать детей. А потому Савонарола избрал для своих проповедей три основные темы: первая — грядет обновление Церкви; вторая — бич Божий обрушится на Италию; третья — оба события свершатся еще до смерти того, кто их возвещает, а смерть эта случится до наступления нового века. Дело происходило в 1490 году, и пророчества производили особенно сильное впечатление потому, что относились к ближайшему будущему, а также потому, что Савонарола, подобно человеку, обходившему стены Иерусалима, сначала предсказал несчастье другим, а потом — самому себе.
Первое пророчество Савонаролы сбылось благодаря Лютеру.
Второе — благодаря Алессандро Медичи.
Третье — благодаря Родриго Борджа.
Предсказания Савонаролы так взволновали умы и привлекли к нему столько слушателей, что, хотя ему был предоставлен для проповедей собор Санта Мария дель Фьоре как самый большой храм во Флоренции, этот собор вскоре уже не мог вместить всех тех, кто жаждал внимать речам фра Джироламо. Пришлось разделить толпу: мужчин, женщин и детей стали допускать по отдельности, в разные дни. Вдобавок каждый раз, когда Савонарола отправлялся из собора к себе в монастырь, а потом возвращался из монастыря в собор, приходилось предоставлять ему телохранителя. На улицах, по которым он проходил, собирались простолюдины, которые смотрели на него как на святого и стремились облобызать край его рясы.
Благодаря такой народной любви он был назначен в 1490 году настоятелем монастыря святого Марка, и это назначение дало ему возможность еще раз показать свой несгибаемый характер. По обычаю, неукоснительно соблюдаемому предшественниками Савонаролы, каждый новый настоятель монастыря должен был явиться к Лоренцо Медичи, дабы изъявить ему, как главе республики, свое почтение и попросить о покровительстве. Однако Савонарола, признававший вождями республики лишь тех, кто был избран народом, решительно отказался исполнить этот ритуал подчинения власти, которую он считал незаконной. Друзья убеждали его, что он совершает ошибку, Лоренцо дал ему знать, что рад будет принять его у себя, — но все было напрасно. На все уговоры Савонарола неизменно отвечал, что он — настоятель дома Божьего, а не слуга Медичи, и потому для Лоренцо он готов сделать то же самое, что для последнего из флорентийских граждан, но не более того.