Понятно, что такой ответ сильно уязвил горделивого Медичи: впервые со времен заговора Пацци у него появился серьезный противник. И когда зажигательные проповеди Савонаролы стали кое-где причиной беспорядков, Лоренцо воспользовался этим и послал к строптивому монаху пятерых сановников, велев передать ему, чтобы он прекратил подстрекательские речи или, по крайней мере, поубавил свой пыл. В ответ Савонарола обратился к народу с проповедью, в завершение которой предсказал близкую смерть Лоренцо Медичи.
Предсказание сбылось полтора года спустя, 9 апреля 1492 года.
На смертном одре Лоренцо Великолепный вспомнил о скромном настоятеле монастыря святого Марка и, признав его речи боговдохновенными, ибо предсказанное им сбывалось, пожелал, чтобы именно Савонарола, и никто другой, отпустил ему грехи. Лоренцо послал за доминиканцем, и тот, верный своему обещанию, на этот раз поспешил явиться к умирающему, как явился бы к последнему из флорентийских граждан.
Лоренцо Великолепный стал исповедоваться. На совести у него было немало тайных преступлений, какие совершают властители, желая любой ценой удержать власть. Но, сколь ни ужасны были эти преступления, Савонарола обещал, что Бог простит Лоренцо, если тот выполнит три условия. Умирающий, не предполагавший, что сможет так легко отделаться, спросил, что это за условия.
— Во-первых, — сказал доминиканец, — вы должны горячо и беззаветно веровать в Бога.
— Верую, — поспешно отозвался Лоренцо.
— Во-вторых, вы должны возвратить, насколько это сейчас возможно, неправедно нажитое добро.
На мгновение Лоренцо задумался; затем, сделав над собой усилие, произнес:
— Хорошо, я согласен.
— И в-третьих, вы должны вернуть свободу Флоренции.
— О нет, — ответил умирающий. — Уж лучше вечные муки.
Он отвернулся к стене и больше не сказал ни слова. В тот же день он скончался.
И, как говорит Макиавелли, Небо явило пугающие знамения тех бедствий, какие должна была породить его кончина. В купол собора ударила молния, а Родриго Борджа стал папой.
Между тем приближалась буря, предсказанная Савонаролой: Карл VIII, перевалив со своим войском через горы, шел отвоевывать себе Неаполитанское королевство. Король грозился не пройти мимо Флоренции и излить на нее свой гнев. На переговоры с ним послали Савонаролу.
Доминиканец, верный своему призванию, говорил с королем не как посол, а как пророк. Он предсказал Карлу VIII победу над врагами и благоволение Господа в том случае, если король вернет свободу Флоренции; если же король оставит Флоренцию под ярмом, его ожидает злосчастие и Господь отвернется от него. Король решил, что перед ним всего лишь благочестивый монах, вздумавший говорить о политике, то есть о таком деле, в котором не разбирается. Не придав значения словам Савонаролы, он вступил во Флоренцию и покинул мятежный город лишь после того, как добился от Синьории снятия секвестра, наложенного на имущество Медичи, и отмены указа о том, что за их головы назначена награда.
Менее чем через год сбылось и это пророчество доминиканца. Фортуна повернулась к французам спиной, Карлу VIII пришлось мечом прокладывать себе путь на родину, обагрив его кровью в сражении у Таро.
До тех пор монаха во всем ждала удача, и, казалось, он способен был по своей воле управлять событиями. После падения Пьеро деи Медичи влияние Савонаролы во Флоренции усилилось как никогда. Синьория поручила ему разработать новую систему управления республикой. И Савонарола, получив возможность на деле осуществить свои демократические идеи, основал эту систему на принципах такого широкого народовластия, какого Флорентийская республика еще не знала.
Право распределять должности и почести признавалось за Большим Советом, представлявшим весь флорентийский народ. Но поскольку весь народ нельзя было собрать во всякое время и по всякому делу, какое понадобится обсудить и решить, он должен был наделить своей властью известное число граждан, избранных им самим и получивших от него необходимые права. Для этого собрания народных представителей друг Савонаролы, архитектор Кронака, построил в Палаццо Веккьо знаменитый зал Большого Совета, в котором могло свободно разместиться до тысячи человек.
Но это было еще не все. Обеспечив, так сказать, материальную сторону свободы, следовало позаботиться о ее духовной стороне, то есть о чистоте нравов и о воспитании добродетелей, без которых она не может существовать. Медичи щедрой рукой разбрасывали золото: золото породило роскошь, а роскошь — удовольствия. Флоренция уже не была той строгой республикой, где рачительное расходование общественных средств и бережливость в частной жизни позволили правительству одновременно заказать Арнольфо ди Лапо новую городскую стену, грандиозный собор, неприступный, как крепость, дворец и общественный хлебный амбар, в котором можно было хранить весь годовой урожай. Флоренция сделалась изнеженной и сластолюбивой; Флоренцию наводнили греческие ученые, эротические поэты, непристойные картины, бесстыдные статуи. Все это надо было истребить огнем и мечом, надо было вернуть флорентийцев к исконной простоте, надо было разрушить Афины и из обломков заново выстроить Спарту.
Дождавшись Великого поста, Савонарола со всем пылом обрушился на мирские радости сограждан и предал проклятию их пагубные излишества. Речи его возымели обычное действие. Люди послушно стали выносить на площади и складывать в кучи картины, статуи, книги, украшения, парчовые и расшитые одежды. А затем монах в сопровождении толпы женщин и детей, распевавших гимны Господу, с факелом в руке вышел из собора и двинулся по улицам, поджигая заготовленные костры, которые на следующий день снова складывались и снова сгорали. Так продолжалось много дней.
В один из этих костров фра Бартоломео бросил свои нечестивые кисти и прельстительные полотна, которые до того отводили его дарование от богоугодного пути. Обратившись сердцем к Господу, фра Бартоломео поклялся отныне писать картины лишь на религиозные сюжеты и сдержал эту клятву.
До этого времени Савонарола шел от победы к победе; но вот, наконец, он решил обрушиться на колосса, о который ему предстояло разбиться.
Утвердившись на папском престоле, Александр VI не отказался от своей распутной жизни. Чем более высокое положение занимает человек, подающий пример нечестия и разврата, тем более пагубным становится этот пример. А потому Савонарола, ни минуты не колеблясь, принялся обличать римский двор с таким же яростным пылом, с каким он стал бы обличать французский или английский дворы.
Александр VI, как ему казалось, нашел действенный способ отразить эти нападки: он выпустил буллу, в которой объявлял Савонаролу еретиком и запрещал ему проповедовать. Но Савонарола обошел этот запрет: вместо него стал проповедовать его ученик Доменико Буонвичини да Пешья. Вскоре, однако, доминиканцу наскучило молчание, и он заявил, ссылаясь на авторитет папы Пелагия, что несправедливое отлучение не имеет силы и тот, кого оно коснулось, даже не должен добиваться своего оправдания. В Рождество 1497 года он заявил с кафедры: Бог наставил его отказать в повиновении порочному властелину. А затем он возобновил свои проповеди, или, вернее, свои нападки, с еще большей горячностью, смелостью и воодушевлением, чем прежде.
И потому настало время, когда для народа Флоренции Савонарола был уже больше, чем человек, — он был мессия, второй Христос, полубог.