Но по странной случайности в эту самую минуту над Флоренцией разразилась страшная гроза. Тучи собирались уже давно, а люди не замечали того, что творилось на небе, настолько глаза всех были прикованы к происходящему на земле. Начавшийся ливень мгновенно потушил только что зажженный огонь, и ничто не могло заставить его разгореться снова. Помост забросали факелами, изломов, выходивших на площадь, принесли свечи и горящие поленья — однако все было напрасно.
Толпа заподозрила обман. И поскольку одни кричали, что это францисканцы вызвали грозу, а другие усматривали тут козни учеников Савонаролы, народ возложил вину за испытанное им разочарование на обоих участников поединка и исполнился презрения к ним. Услышав враждебные выкрики, увидев угрожающе поднятые кулаки, Синьория приказала всем разойтись; но, несмотря на продолжающийся ливень, никто и не подумал покинуть площадь. И обоим участникам несостоявшегося поединка пришлось пройти через толпу. Люди только этого и ждали. Рондинелли осыпали оскорблениями и закидали камнями, он вернулся к себе в монастырь еле живой, в изодранной рясе. А Савонарола удалился с площади так же, как пришел, держа в руках Святые Дары, послужившие ему охраной. Его не посмели тронуть, и он со своими учениками благополучно добрался до площади святого Марка, где находился его монастырь.
Но с этого дня его власть была подорвана; даже в глазах простых людей Савонарола был теперь уже не фанатичный монах, а лжепророк. Франческо ди Пулья, посланец папы, от которого исходило предложение устроить испытание огнем и который ушел в тень, когда францисканцы и доминиканцы решились в этом участвовать, ловко воспользовался общим разочарованием, чтобы сплотить и вдохновить врагов Савонаролы по всей Флоренции. Этими врагами были прежде всего те, кто признавал силу папского отлучения, вне зависимости от нравственного облика папы. Ими были также сторонники Медичи, полагавшие, что возвращению их покровителей препятствует лишь влияние Савонаролы, и защищавшие свои политические взгляды с таким ожесточением, что их прозвали arrabiati — «беснующиеся».
И когда на следующий день, в Вербное воскресенье, Савонарола поднялся на кафедру, чтобы объяснить людям свое вчерашнее поведение, со всех сторон послышались крики: «Долой лжепророка! Долой еретика! Долой отлученного!» Крики раздавались снова и снова, и были такими яростными, что слабый от природы голос Савонаролы не мог их перекрыть. И тогда, видя, что он утратил все свое влияние на людей, которые еще накануне стояли перед ним на коленях и ловили каждое его слово, Савонарола надел капюшон и удалился в ризницу; оттуда, никем не замеченный, он добрался до монастыря. Но это отступление не умерило гнева противников Савонаролы. Решено было идти к монастырю, где, как они справедливо полагали, он укрылся. Проходя по улицам, они кричали: «В монастырь святого Марка! Все в монастырь святого Марка!»
Эти крики созывали тех, в ком они будили корысть или жажду мести. С каждым шагом толпа все увеличивалась, и вскоре у стен монастыря уже волновалось бескрайнее человеческое море. Мгновение — и народ, выломав двери монастыря, ворвался внутрь.
Понимая, что пришли за ним, Савонарола отпер свою келью и встал на пороге. Все эти люди, привыкшие трепетать перед ним, на секунду замерли в нерешительности; но тут двое «беснующихся» набросились на него с воплем: «На костер еретика! На виселицу лжепророка!» Савонаролу выволокли из монастыря и мигом расправились бы с ним, — но в дело вмешались два городских чиновника, которые, заслышав шум на улицах, догадались вызвать солдат. С большим трудом они сумели вырвать монаха из рук черни, пообещав ей, что правосудие свершится непременно, надо лишь немного подождать.
Они сдержали слово: 23 мая, то есть через сорок два дня после неудавшегося испытания огнем, на площади Синьории был приготовлен еще один костер. На помосте, посреди сложенного костра, возвышался столб, к которому были привязаны фра Джироламо Савонарола, Доменико Буонвичини и Сильвестро Маруффи, непонятно как попавший в эту компанию — должно быть, его осудили наскоро, для ровного счета. И народ, увидевший, что его не обманули, явно выражал глубокое удовлетворение.
Савонарола умер так же, как жил, устремив взор к Небу; он был настолько далек от всего земного, что из его уст не вырвалось ни единого крика боли. Вокруг него и его учеников уже бушевало пламя, а люди все еще слышали псалом, который пели эти трое и который словно заранее отворял им двери рая.
Так исполнилось последнее пророчество Савонаролы.
Но едва он умер, воспоминания о всей его жизни и впечатление от его последних минут, только подтверждавшее эти воспоминания, открыли глаза даже самым ослепленным; лишь те, кому он мешал при жизни и кому теперь было выгодно чернить его память, продолжали хулить его. Народ же, всегда находивший в нем утешителя и заступника, вскоре почувствовал, как его не хватает. Поняв, что на земле заменить его некем, люди стали надеяться, что он поможет им с Небес.
Год спустя, в день его смерти, площадь, где был костер, вся покрылась цветами. Кто принес их, так и не удалось установить. Люди говорили, будто это ангелы спустились с Неба, чтобы напомнить о кончине мученика. С каждым годом эта цветочная дань становилась все больше; но, поскольку с каждым годом эти проявления благоговейного почитания вызывали все новые бурные ссоры, Козимо I вознамерился положить этому конец. При всем его могуществе он не решился открыто воспрепятствовать изъявлению народной любви: он просто приказал Амманати поставить на этом месте фонтан. Амманати исполнил приказ, и вскоре там, где был костер, появился фонтан с мраморной статуей Нептуна.
Недалеко от Нептуна возвышается конная статуя Козимо I, самая удачная из четырех конных статуй, созданных Джамболоньей (три остальные, если не ошибаюсь, изображают Генриха IV, Филиппа III и Фердинанда I).
Вот и все, что можно увидеть на этой великолепной площади, не считая ведущей к ней галереи Уффици. Но поскольку галерею Уффици нельзя пробежать за один час, мы отложили ее посещение на другое время.
Книга путевых впечатлений «Год во Флоренции» («Une Аппёе а Florence»), в которой Дюма возвращается к рассказу о задуманном им в 1834 г. грандиозном путешествии по Средиземноморью, формально является непосредственным продолжением «Юга Франции». Следует заметить, однако, что 15 января 1835 г. писатель был вынужден прервать свое путешествие и вернуться из Марселя в Париж, чтобы собрать там необходимые денежные средства. Лишь справившись с этой задачей, он через четыре месяца, 12 мая, снова выехал в Марсель, из которого по берегу Средиземного моря добрался до Ливорно, а оттуда — до Флоренции. По существу, именно этой поездке из Марселя во Флоренцию, а также пребыванию в этом городе и посвящена данная книга; тем не менее нужно иметь в виду, что на самом деле в этот свой первый приезд во Флоренцию Дюма провел там не год, а менее трех недель — с 1 по 20 июля 1835 г., после чего отправился в Неаполь и на Сицилию. Написана же она была много позднее, в 1840–1841 гг., во время его второго, уже длительного пребывания в этом городе (с 7 июня 1840 г. по 14 марта 1841 г.), и потому та ее часть, где рассказывается о столице Тосканы, изобилует впечатлениями, полученными Дюма в течение этих девяти месяцев. Флоренции посвящено и другое его сочинение — «Вилла Пальмиери» (1843), примыкающее по содержанию к «Году во Флоренции».
Отдельные главы книги «Год во Флоренции» печатались с 13.12.1840 по 07.03.1841 в журнале «Парижское обозрение» («La Revue de Paris»). Первое отдельное ее издание вышло в свет в октябре 1841 г.: Paris, Dumont, 2 v., 8vo.
Это первая публикация книги «Год во Флоренции» на русском языке. Перевод ее был выполнен Н.Кулиш специально для настоящего Собрания сочинений по изданию: Paris, Editions Francis Bourin, 1991.