III
НАПОЛЕОН
Вечером 17 февраля 1814 года жители Монтро могли наблюдать, как вюртембергские солдаты, двигавшиеся такой плотной массой, что число их не поддавалось счету, вошли в город, заняли господствующую над ним высоту и стали лагерем на окружавшей его равнине. Вюртембержцы горько сожалели, что они находятся всего лишь в арьергарде армии трех союзных держав, преследовавшей побежденного Наполеона и пятнадцать тысяч еще окружавших его солдат — последние остатки, служившие императору скорее эскортом, чем защитой, и, не сводя жадного взора с течения Сены, несущей свои воды к столице, все как один издавали клич, который мы слышали в далеком детстве и который, тем не менее, до сих пор раздается у нас в ушах, настолько зловеще звучал он из чужеземных глоток: «Париж! Париж!»
Весь день, однако, на пространстве от Мормана до Провена слышалась орудийная пальба, но противник, пребывая в полной беспечности, едва ли обращал на это хоть какое-нибудь внимание: без сомнения, это какой-то обреченный на поражение генерал, словно кабан, загнанный охотниками, все еще отчаянно сопротивлялся русским. И в самом деле, разве стоило чего-то опасаться? Победоносный Наполеон в свою очередь обратился в бегство; он находился в восемнадцати льё от Монтро с пятнадцатью тысячами изнуренных солдат, у которых сил могло хватить лишь на то, чтобы добраться до Парижа.
Наступила ночь.
Утром вновь послышалась канонада, но на этот раз она раздавалась гораздо ближе, чем накануне: с каждой минутой этот величественный голос войны звучал все громче и громче. Вюртембержцы проснулись и прислушались: пушки грохотали не далее чем в двух льё от Монтро; крик «К оружию!», словно электрический разряд, пронесся по лагерю; загремели барабаны, заиграли горнисты, застучали о мостовую подковы адъютантских лошадей — противник приготовился к бою.
Внезапно на дороге, ведущей в Ножан, показались беспорядочные толпы солдат; французы шли за ними по пятам, так что огонь наших орудий буквально обжигал их, а дыхание наших лошадей оставляло влажный след на их спинах. Это были те самые русские части, которые накануне утром составляли авангард армии вторжения и уже дошли до Фонтенбло.
В ночь с 16-го на 17-е Наполеон развернул свои войска и пошел в атаку на противника: почтовые кареты перевозили его солдат; почтовые лошади тащили его орудия; за ними галопом следовали только что прибывшие свежие эскадроны Испанской кавалерии. Утром 17-го Наполеон и его солдаты вступили в бой возле Гиня; они напали на вражеские аванпосты, а затем, преследуя их, атаковали и опрокинули колонны русских. Противник отошел. Но если от Гиня до Нанжи это было еще всего лишь отступление, то от Нанжи до Ножана оно превратилось в беспорядочное бегство. Наполеон, мчавшийся во весь опор, опередил герцога Беллунского, на ходу приказав ему сформировать отряд из трех тысяч человек. Что же намеревался сделать Наполеон, бросаясь со своими пятнадцатью тысячами солдат в погоню за двадцатипятитысячной армией русских? Герцог Беллунский должен был войти в Монтро и ждать его там; прямым маршем на город герцогу предстояло пройти всего лишь шесть льё. Сам же Наполеон собирался прибыть в Монтро лишь на следующий день, проделав круг в семнадцать льё.
Герцог отобрал три тысячи человек и стал во главе отряда, однако сбился с пути, потратил десять часов на то, чтобы преодолеть шесть льё, и, придя в Монтро, обнаружил, что город вот уже как два часа занят вюртембержцами.
Между тем Наполеон, сметая на своем пути врага, словно ураган, сметающий пыль, обошел русских и, тотчас же совершив поворот, стал теснить противника к Монтро, где его должен был ждать герцог Беллунский со своим трехтысячным отрядом. Слышавшееся вдали ржание издавали лошади его кавалерии; грохотавшие пушки были его артиллерией, а человек, который в первых рядах победителей шел среди порохового дыма, грохота и огня, погоняя хлыстом двадцатипятитысячную армию русских, был он сам, Наполеон!
Русские и вюртембержцы узнали друг друга: беглецы нашли поддержку в лице свежих частей союзной армии. Там, где Наполеон рассчитывал увидеть три тысячи французов и таким образом зажать русских между двух огней, он встретил десятитысячный отряд противника и наткнулся на стену штыков; на вершине горы Сюрвиль, где должно было развеваться трехцветное знамя Франции, восемнадцать орудий готовились истребить его солдат.
Гвардия получила приказ захватить плато горы. Солдаты бегом устремились к ее вершине, и вюртембергские артиллеристы, успевшие сделать лишь три залпа, были убиты возле своих орудий — плато было в наших руках.
Однако противник успел заклепать свои пушки, и они стали непригодны для стрельбы. На руках на гору втащили орудия императорской гвардии: Наполеон распоряжался ими, расставлял их, наводил на цель; гора вдруг запылала огнем, словно вулкан; залпы косили целые ряды вюртембержцев и русских; ответные вражеские ядра со свистом падали, отскакивая от плато; Наполеон находился в центре этого железного урагана. Его пытались силой увести в безопасное место.
— Оставьте, оставьте, друзья мои, — говорил он, цепляясь за лафет, — еще не отлито то ядро, которое должно убить меня.
Ощутив так близко запах пороха, артиллерийский лейтенант вновь принялся за дело, придя на смену императору. Вперед, Бонапарт, спаси Наполеона!
Под защитой огня этой грозной артиллерии, каждое ядро, каждый снаряд которой, казалось, повиновались взгляду Наполеона, солдаты бретонской национальной гвардии овладели в штыковой атаке Мелёнским предместьем, в то время как генерал Пажоль, двигавшийся со стороны Фоссара со своей кавалерией, вышел к мосту; но тот оказался настолько забит плотной массой русских и вюртембержцев, что уже не вражеские штыки, а тела людей мешали продвигаться французам: им предстояло саблями, словно топорами в лесной чаще, прорубать дорогу в этой людской толпе. И тогда Наполеон сосредоточил огонь своей артиллерии на одной точке; пущенные им ядра полетели вдоль моста, и каждое из них сметало людей целыми шеренгами и, словно плуг, пашущий поле, оставляло за собой борозду в этой толпе; тем не менее ряды вражеских солдат оставались еще крайне плотными, люди задыхались в этой давке, зажатые между парапетами моста; в итоге заграждения не выдержали натиска и рухнули; в одно мгновение Сена и Йонна покрылись телами людей и стали красными от крови. Эта мясорубка продолжалась четыре часа.
— Теперь, — устало сказал Наполеон, садясь на лафет пушки, — я гораздо ближе к Вене, чем они — к Парижу.
Затем он уронил голову на руки и так просидел минут десять, погрузившись в размышления о своих прежних победах и в мечты о победах грядущих.
Но, подняв глаза, он увидел перед собой адъютанта, явившегося сообщить ему, что Суасон, этот потайной ход в Париж, захвачен и враг теперь стоит всего лишь в десяти льё от столицы.
Наполеон выслушал эту новость так, как за последние два года привык выслушивать подобные известия, к которым его приучили неумение или предательство его генералов: ни один мускул не дрогнул на его лице, и никто из окружающих не мог сказать, что заметил хоть малейший след волнения у этого великого игрока, только что потерявшего весь мир.
Он сделал знак, чтобы ему привели коня, а затем, пальцем указав на дорогу в Фонтенбло, произнес лишь:
— Вперед, господа, в дорогу!
И этот железный человек отправился в путь, невозмутимый и бесстрастный, словно его тело было неподвластно никакой усталости, а его душа неподвластна никакой боли.
И сейчас еще под сводом церкви Монтро висит меч Иоанна Бесстрашного.
И сейчас еще на всех домах, стоящих напротив горы Сюрвиль, видны следы от пушечных ядер Наполеона.
IV
ЛИОН
На следующий день, вечером, мы прибыли в Шалон. Места в карете были заказаны нами только до этого города, а оттуда мы рассчитывали добраться до Лиона по воде. Но расчет наш не оправдался, ибо уровень воды в Соне упал настолько, что пароходы в этот день не смогли вернуться сами; мы наблюдали плачевное зрелище, как сорок лошадей тянули их на буксире, волоча по дну песчаного русла, которое они скребли своим килем: нечего было и думать о том, что завтра нам удастся воспользоваться этим путем.