Даже сами бургундцы смотрели на это зрелище с некоторым страхом, как вдруг ворота крепости открылись, подъемный мост опустился прямо посреди пламени, словно образовав проход через Тартар, и весь гарнизон ринулся на зрителей, которые, нисколько не ожидая этой вылазки, обратились в беспорядочное бегство, унося с собой раненого графа де Ромона. И тогда одна часть осажденных, не теряя времени, принялась гасить пламя, а другая устремилась в город: солдаты заходили в дома и поспешно подбирали продовольствие, оставленное врагами; в крепость они вернулись с пятью пушками и тремя повозками пороха. На следующий день бургундцы, еще не оправившиеся от этого внезапного нападения, услышали, как осажденные громко кричат от радости, и в то же самое время увидели, как по дороге из Муртена подходит подкрепление, которое Никлаус фон Шарнахталь отправил на помощь гарнизону. Они решили, что эти люди — авангард армии конфедератов, и, опасаясь оказаться зажатыми между двух огней, покинули Ивердон. Жители города, которые сердцем были с бургундцами, последовали за армией. На следующий день весь город был предан огню, и при свете этого огромного пожара швейцарцы с их артиллерией, развевающимися знаменами и трубачами впереди отступили в замок Грансон, который решено было защищать до последней крайности.
Едва они заперлись там, как прибыла армия герцога Бургундского: он покинул Безансон 6 февраля, 11-го прибыл в Орб и задержался там на несколько дней, а утром 19-го встал лагерем под Грансоном, решив осадить замок. В тот же день герцог предпринял штурм, в ходе которого он был отброшен и потерял двести человек; через пять дней он приказал вновь идти на приступ и продвинулся, несмотря на то, что осажденные использовали метательные орудия, до подножия крепостной стены, к которой по его приказу уже стали приставлять лестницы, как вдруг швейцарцы открыли ворота, выскочили оттуда, как они это сделали в Ивердоне, опрокинули лестницы и убили четыреста бургундцев. После этого герцог изменил план: он разместил на окружающих высотах батареи и подверг замок сокрушительному обстрелу. В этих бедственных обстоятельствах командующий гарнизоном Георг фон Штайн тяжело заболел; командир артиллерии Иоганн Тиллер был убит возле кулеврины, которую он лично нацеливал, а пороховой склад, то ли вследствие неосторожности, то ли в результате предательства, загорелся и взорвался; в итоге гарнизон оказался в таком отчаянном положении, что два человека, проявляя самопожертвование, ночью вышли из крепости, вплавь, среди бургундских лодок, перебрались через озеро и примчались в Берн, чтобы просить помощи от имени гарнизона Грансона.
Но они прибыли слишком рано: члены старых лиг еще не откликнулись на призыв собратьев, а помощь от империи еще не пришла. В Берне оставалось лишь небольшое ядро армии, командовать которым назначили Никлауса фон Шарнахталя. Малейшая неосторожность могла разбить всякую надежду, опиравшуюся на это маленькое войско, готовое принести себя в жертву, но не для защиты замка, а во имя спасения родины. Так что власти Берна ограничились тем, что снарядили обоз с продовольствием и боеприпасами. Этот обоз прибыл в Эставайе; однако город Грансон был блокирован как со стороны озера, так и со стороны суши, и Генрих Диттлингер, командовавший этой бесполезной операцией, издалека увидел наполовину разрушенную крепость, заметил сигналы бедствия, но, располагая лишь слабым эскортом, не решился оказать какую бы то ни было помощь осажденным.
Гарнизону, на короткое время вновь обретшему мужество, такое бессилие братьев, неспособных поддержать их, нанесло страшный удар. После этого среди военачальников начались разногласия: Иоганн Вилер, сменивший Георга фон Штайна, требовал сдаться, тогда как Ганс Мюллер, комендант Ивердона, который все еще командовал своим отважным гарнизоном, так успешно державшим оборону, отдал категорический приказ не открывать без согласия союзников ни ворот, ни потерну.
Тем временем, пока шли эти споры, в крепость явился от имени маркграфа Филиппа Баденского некий бургундский дворянин, предложивший гарнизону почетные условия капитуляции; этот человек был местного происхождения, говорил по-немецки, и общность языка расположила гарнизон в пользу посланца; когда он изложил свои доводы, беспокойство, вызванное его появлением, переросло в страх. По его словам, Фрайбург был предан огню и мечу и всех горожан, от стариков, стоявших на пороге могилы, до младенцев, спавших в колыбели, беспощадно вырезали, а вот жителей Берна, которые смиренно попросили у монсеньора пощады и на серебряном блюде преподнесли ему ключи от своего города, напротив, не тронули; что же касается немцев с берегов Рейна, то они разорвали союз с конфедератами, и потому рассчитывать на них больше не стоило. Солдаты гарнизона, безусловно, многое совершили в Ивердоне и в Грансоне для своей личной славы и для блага своего отечества, которое им так и не удалось спасти; монсеньор глубоко восхищен мужеством защитников крепости и, вместо того чтобы наказать их за это, обещает им награды и почести. Все эти обещания обеспечены словом чести монсеньора Филиппа Баденского.
И тогда среди осажденных началось сильное брожение: Ганс Мюллер отстаивал свое мнение, заявляя, что лучше погибнуть под обломками замка, чем сдаться; он напоминал о Брие, лотарингском городе, где герцог давал такие же обещания и не сдержал их. Но его противник Иоганн Вилер отвечал ему, что на этот раз за выполнение условий договора ручается монсеньор Филипп; он доказывал, что невозможно сопротивляться такой огромной военной мощи, необозримо далеко заполнившей все поля, лощины и долины.
В это время несколько солдат, которых подговорили распутные девки, пробравшиеся из бургундского лагеря в город, взбунтовались и стали кричать, что пришло время сдаваться, ибо все средства обороны исчерпаны. Ганс Мюллер хотел было ответить им, но его голос перекрыл и заглушил ропот собравшихся. Вилер воспользовался этим моментом, чтобы добиться капитуляции: парламентеру выдали сто флоринов в надежде на его поддержку, и под его предводительством гарнизон, оставив оружие, вышел из замка и направился в лагерь, целиком положившись на милость герцога Бургундского.
Карл, услышав громкий шум в своем войске, тут же вышел на порог шатра и увидел, что к нему направляются восемьсот человек из Грансона.
— Святой Георгий! — воскликнул герцог при виде этого зрелища, которого он вовсе не ожидал. — Кто эти люди? Зачем они пришли и с какими вестями?
— Монсеньор, — произнес посланник, столь успешно исполнивший свою роковую миссию, — это гарнизон замка, явившийся для того, чтобы сдаться на вашу волю и вашу милость.
— Что ж, — ответил герцог, — воля моя состоит в том, что их повесят, а милость — в том, что им дадут время испросить прощения у Господа за их грехи.
Произнеся эти слова, он сделал знак, после которого пленников окружили, распределили по десять, пятнадцать и двадцать человек, связали им руки за спиной и разделили всех на две группы: одну — для повешения, другую — для утопления. Гарнизон Грансона ожидала веревка, а гарнизон Ивердона должны были утопить.
Швейцарцам объявили приговор; они выслушали его спокойно, но едва он был произнесен, как Вилер упал на колени перед Мюллером и попросил у него прощения за то, что обрек его на смерть; Мюллер поднял его, поцеловал на глазах у всей армии, и никто больше не думал упрекать другого в своей смерти.
Вскоре появились жители Эставайе, с которыми швейцарцы очень плохо обошлись за три года до этого, а также жители Ивердона, чей город они недавно сожгли; эти люди пришли просить, чтобы им разрешили исполнить работу палачей, и их просьба была удовлетворена. Через час началась казнь.
Ушло шесть часов на то, чтобы повесить гарнизон Грансона на всех деревьях, окружавших крепость, и некоторые из них склонились под тяжестью десяти-двенадцати трупов; затем, когда расправа закончилась, герцог сказал:
— Топить будем завтра: нельзя получать все удовольствия в один день.