— Что там за шум? — спросила тетушка Эстелла.
— О Боже! — воскликнул слуга. — Возможно, это наш молодой хозяин не вынес своего несчастья!
Тетушка во второй раз отчаянно вскрикнула и снова лишилась чувств.
Мы уже говорили, что тетушка Эстелла больше всех на свете любила самое себя, после себя — своего кота, после кота — своего племянника. Первая мысль, которая пришла ей в голову, когда она очнулась, было осознание того, что если Доктор умер, а племянник застрелился, то у нее не осталось на свете ни одного любящего живого существа и ей придется в старости довериться заботам наемных посторонних людей; она тут же пожалела, что так горячо приняла к сердцу гибель Доктора, и велела слуге немедленно подняться в комнату барона, а затем доложить ей, что там произошло. Лакей поспешил выполнить ее поручение, но вскоре вместо слуги к ней явился Альфред. Тетушка Эстелла, увидев того, кого она уже считала покойником, в третий раз отчаянно вскрикнула и опять упала в обморок.
Придя в себя, она узнала, что ее племянник, не желая, чтобы такой бесчестный убийца, как Милорд, пережил свою жертву, решил тут же расправиться с ним, и прогремевший пистолетный выстрел должен был очистить общество от убийцы Доктора. Поняв, что ее кот отомщен, тетушка Эстелла смягчилась; она решила, что душа умершего не нуждается в дополнительных жертвах. *
И потому она протянула племяннику руку в знак примирения: барон почтительно ее поцеловал и, чтобы зрелище смерти не удручало более тетушку Эстеллу, положил тело покойного на бархатную подушку, приказав слуге бережно отнести подушку к нему в покои.
Неделю спустя Доктор, превращенный в чучело придворным чучельником, возлежал на своей подушке и спал сном праведника под великолепным хрустальным колпаком, а Милорд обосновался на тигровой шкуре в мастерской Жадена, обменявшего его на пейзаж, предмет давних вожделений барона Альфреда де Р.
Здесь он провел два наиболее победоносных года своей жизни, ежедневно сражаясь с самыми прославленными борцами арены, в неудачные для него минуты помятый обезьяной Флера, чью левую щеку он распорол, и медведем Декана, чье правое ухо он отгрыз.
Достигший вершины своей славы и покрытый боевыми шрамами, Милорд уже вошел в зрелый возраст и, по-ви-димому, рассчитывал на то, что его старость будет столь же спокойной, сколь бурной была у него молодость, но, на его беду, мне пришла в голову мысль, о чем я уже говорил своим читателям, совершить путешествие в обществе двух художников, одним из которых, благодаря нашим давним дружеским отношениям, а в первую очередь благодаря его огромному и разностороннему таланту, вполне естественно оказался Жаден.
Вследствие такого решения 15 октября 1834 года в два часа пополудни Милорд, у которого никто не удосужился спросить согласия на это и которого не предупредили, куда его везут, был препровожден в почтовую карету, уносившую его хозяина и меня далеко от столицы.
Теперь, когда наши читатели более или менее знакомы со всем караваном, да будет мне позволено вернуться к нашему путешествию, от которого нас заставило на время отклониться это важное отступление.
ФОНТЕНБЛО
Понятно, что, в соответствии с тем планом экспедиции, какой мы себе составили, путешествие началось для нас прямо от городской заставы. В самом деле, когда едешь по стране, довольно любопытно видеть, как она, так сказать, движется навстречу тебе, и узнавать, где два народа начали смешиваться между собой, затем слились в один, а кончили тем, что опять разделились. Галлы и римляне перешли через Альпы, и те и другие со своей стороны: одни — чтобы захватить Капитолий, другие — чтобы основать Лион; позднее итальянцы и французы отправились дорогой, проложенной их предками: первые пришли вместе с Медичи и принесли свое бессмертное искусство, вторые явились вместе с Наполеоном, чтобы навязать Риму свое недолго просуществовавшее королевство; так что каждый из этих народов оставил на склонах гор, отделяющих их друг от друга, след, который сглаживается по мере того, как он проникает все дальше к центру чужой страны, но который опытный глаз распознает всегда и повсюду. Поэтому не стоит удивляться тому, что, обнаружив в пятнадцати льё от Парижа цивилизацию Льва X и Юлия II, мы решили устроить там первую остановку.
К слову сказать, Фонтенбло находится чрезвычайно близко от нас, и не будет ничего удивительного в том, что мы постараемся сказать об этом городе нечто еще никому не известное. В Париже каждый год примерно две тысячи человек проделывают пятьсот льё, чтобы полюбоваться станцами Рафаэля и Сикстинской капеллой Микеланджело; при этом там не найдется и пятидесяти человек, кто захотел бы потревожить себя в перерыве между завтраком и ужином, отправившись посмотреть единственные во Франции фрески, хотя это фрески Россо и При-матиччо.
К тому же Фонтенбло — один из наших исторических замков: Людовик Молодой воздвиг там часовню, которую освятил Томас Бекет; Филипп Август кормил хлебом, остававшимся там на его королевском столе, бедняков из странноприимного дома в Немуре; святой Людовик называл его своей пустынью и рассчитывал умереть там, а Филипп Красивый там родился; Людовик XI основал там библиотеку, которую Людовик XII перенес в Блуа; Франциск I устраивал там празднества в честь Карла V, своего врага, а Генрих II — турниры в честь Дианы де Пуатье, своей любовницы; Карл IX подписал там помилование Конде, а Генрих IV — приказ об аресте Бирона; Людовик XIII получил там крещение водой, а Генриетта Французская — кровью; там по приказу Кристины был убит Мональдески, а Людовик XIV отменил Нантский эдикт; наконец, папа Пий VII потерял там тиару, а Наполеон — корону.
В 1539 году Карл V по пути во Фландрию пересекал Францию и остановился в Фонтенбло. Обычно все превозносят благородство Франциска I, не обманувшего доверия своего соперника, а по нашему мнению, в этом случае стоит восхищаться величием Карла V. В самом деле, из этих двух государей, заслуживших славу: один — рыцаря, а другой — политика, образцом мужества и честности всегда был Карл V. Франциск I, напротив, отказался от предложенного поединка и нарушил условия подписанного договора. Три шпаги, сломанные рыцарем в битве при Павии, никоим образом не заставят забыть, что вызванный на поединок король не обнажил своей шпаги, а те из его старой знати, кто верил в святость клятвы, даже если она дана врагу, всегда помнили, что, хотя Карл V и покинул Францию, не оставив там выкупа, король Франциск I забыл отправить выкуп за себя в Испанию. Совсем иначе после битвы при Пуатье поступил король Иоанн: когда ему стало понятно, что подписанный в Бретиньи мирный договор будет слишком обременительным для Франции, он вернулся умирать в Англию.
Дело в том, что монархия уже пребывала в это время в упадке; дело в том, что пагубные влияния начали дурно сказываться на верховной воле; дело в том, что править стали фаворитки, губившие королевскую власть, и началось это с герцогини д'Этамп, которую называли самой красивой среди ученых дам и самой ученой среди красавиц и ради которой король пожертвовал графиней де Шатобриан. Это было уже то время, когда зарождалась любовь юного дофина Генриха II и Дианы де Пуатье, прозванной Великой сенешальшей. Герцогиня д’Этамп не могла забыть о том, какой ценой, по слухам, мадемуазель де Сен-Валье спасла жизнь своему отцу, замешанному в заговоре коннетабля де Бурбона, и, овладев сердцем короля, с неистовой ненавистью соперницы преследовала Диану де Пуатье в ее любви к дофину. Если г-жа де Шатобриан была добрым ангелом королевской власти, то злобная, корыстолюбивая и вероломная герцогиня стала ее злым гением; вот почему, когда Карл V прибыл в Фонтенбло, она не отступила от своей дьявольской роли и, идя об руку с Франциском I навстречу гостюимпера-тору, нашептывала на ухо своему любовнику тем же самым голосом, каким говорила ему: «Я тебя люблю», — совет совершить гнусное предательство. В ту минуту, когда оба властителя встретились, Франциск I, представляя герцогиню д'Этамп знатному путешественнику, сказал:
— Брат мой! Вот эта милая дама советует мне держать вас здесь в замке в качестве пленника до тех пор, пока вы не признаете недействительным Мадридский договор.
— Если совет хорош, к нему стоит прислушаться, — холодно ответил надменный фламандец и пошел вперед по правую руку от Франциска I с таким спокойствием и с такой уверенностью, словно тот самым обычным образом поздравил его с прибытием.