Чтобы пойти на похороны матери, я принял ЛСД, и это оказалось очень интересно, потому что она тоже на них пришла. Мы стояли рядом и созерцали всю картину, которая показалась нам очень красивой. Мы наслаждались обществом всех этих людей, которые пришли, чтобы выразить ей свою любовь. Для нас обоих это оказался очень счастливый день. Это-то и поставило меня в весьма двусмысленное положение, потому что, согласно законам кладбищенского шоу-бизнеса, родственникам полагалось стоять по одну сторону от гроба, а всем остальным — по другую, чтобы они могли видеть, как скорбят родственники. Я был совершенно счастлив, стоя рядом с матерью, но прекрасно понимал, что одна неуместная улыбка — и всё пойдёт насмарку. «Ты только посмотри на него! Он же наркоман! А ты не знала? Смеётся на похоронах собственной матери. Какое падение!»
Потом, во время заупокойной службы, мама решила поиграть с семьёй в одну игру. На каждую годовщину свадьбы отец дарил матери одну красную розу в знак того, что их любовь жива. На похоронах гроб мамы был покрыт ковром из роз; и вот, когда его везли по проходу как раз мимо того ряда, где сидел отец, из этого ковра выпала одна красная роза и упала к его ногам. В том ряду сидели мой отец, консервативный бостонский адвокат и бывший президент железнодорожной компании; мой старший брат, преуспевающий нью-йоркский фондовый брокер; мой второй брат, которому в то время казалось, что он — Иисус Христос; и, наконец, ваш покорный слуга. Мы все проводили розу глазами — разумеется, история с розами была всем нам хорошо известна, — и, когда мы начали выходить по одному, отец наклонился и подобрал её.
Мы вышли из синагоги и сели в «кадиллак», чтобы ехать на кладбище. Отец держал розу; никто не говорил ни слова. Наконец мой брат, тот, который Христос, сказал: «Наверное, это она послала тебе весточку». И все немедленно с ним согласились. Можете себе такое представить? Не только мы с Иисусом, но и адвокат, и брокер, и пожилая матрона с Лонг-Айленда — все согласились. Они все сказали: «Да-да, точно, это она послала тебе весточку!» То был прекрасный момент, когда эмоции помогли этим людям преодолеть цинизм и сомнения и допустить возможность, что случилось нечто поистине чудесное: мама прислала нам привет с того света, и это означало, что какая-то её часть всё ещё с нами.
Естественно, первым делом папа спросил, как можно сохранить эту розу, — он же был материалистом. Мало просто получить послание — нужно ещё и сохранить его. Был выработан безумный план действий, сделаны многочисленные телефонные звонки, найдена компания, которая обещала закатать розу в пластиковый контейнер, наполненный некой жидкостью, благодаря которой роза будет навеки сохранена такой, какая она сейчас, так что можно было быть совершенно спокойным — впереди вечность, но у нас будет наша красная роза. Мы отправили им розу авиапочтой, а когда она прибыла назад в своём пластиковом контейнере, торжественно поместили её на каминную полку.
Прошёл год. Выяснилось, что процедура консервации розы была недостаточно надёжной, так что цветок завял, а жидкость в контейнере почернела. Теперь у нас на камине стоял шар с чёрной водой.
Тем временем отец решил жениться во второй раз (надо сказать, на замечательной женщине, — я был посаженым отцом на свадьбе), и встал вопрос, что делать с нашим жутковатым памятником на каминной полке. Вечная проблема со всем, что хочется сохранить навсегда: сохранили, и что теперь с этим делать? Роза переселялась с места на место, причём каждое следующее было менее почётно, чем предыдущее, пока не нашла последнее пристанище в чулане в дальнем углу гаража, куда в конце концов попадало всё, что мы хотели сохранить навсегда. (Потом я спас её оттуда, и она долгое время стояла у меня на столике для пуджи. Во время одного из переездов она пропала, и я не знаю, где она теперь.)
Главный урок, связанный со смертью, тоже исходил от моего учителя, Махарадж-джи, но, что интересно, несколько раз на сцене тем или иным образом возникала моя мать. В первый раз это случилось в Непале — её лицо возникло передо мной на потолке моей комнаты в отеле, когда я лежал на кровати и раздумывал, стоит ли мне поехать в Японию с моим другом Давидом Падвой или вернуться в Индию с Бхагаван Дасом и предпринять паломничество по храмам. Поездка в Японию была более безопасной, и притом всю дорогу первым классом. Возвращение же в Индию означало, что я опять остаюсь без денег и придётся экономить на самом необходимом. И вот, пока я сидел, пытаясь понять, что мне делать, передо мной появилась мать. Выражение её лица было одновременно раздосадованным и довольным. Сердилась, видимо, мамаша из среднего класса, будто говорившая: «Когда ты наконец осядешь на одном месте и станешь нормальным членом общества?» Но другая, довольная её часть, с улыбкой говорила мне: «Давай, малыш, давай!» Я всегда подозревал, что у мамы есть эта другая маленькая часть, но никак не мог с ней встретиться, потому что имел дело в основном с той женщиной из среднего класса и со всеми фрейдистскими заморочками относительно сыновей и матерей (любую из которых можно было с полным правом отнести к нам). Но тем не менее она была здесь, в отеле в Катманду, и побуждала меня не бояться и ехать в Индию, где, как потом оказалось, меня ждал Махарадж-джи.