В наш храм повадились ходить толпы европейцев. Это была моя вина — Махарадж-джи просил меня никому о нём не рассказывать. Я, естественно, всё разболтал, и они понаехали со всех сторон. Они всё время тусовались вокруг меня, и мне это порядком надоело, потому что я хотел тусоваться с индийцами. Я уже начинал их всех тихо ненавидеть.
Тут я вспомнил инструкции Махарадж-джи и сказал себе: «Правда сейчас в том, что мне не нравятся все эти люди». С другой стороны, Махарадж-джи велел мне отринуть гнев. С третьей стороны, раньше я всю жизнь старался быть милым и хорошим и притворялся, что всё в порядке, когда просто кипел от ярости; я всегда отказывался от своей внутренней правды, чтобы не выказать своего гнева. Поэтому я решил: «Почему бы сейчас мне не поступить по-другому? Для разнообразия я скажу правду, а правда в том, что я терпеть не могу всех этих людей».
И вот я стал очень честным. Когда кто-то входил ко мне в комнату, я смотрел на него и говорил: «Убирайся отсюда к чертовой матери! Меня от тебя тошнит!» «Но что я сделал?» — вопрошал несчастный. «Откуда я знаю? — отвечал на это я. — Ты какой-то слишком хороший». Через пару недель такой «тотальной честности» они перестали со мной разговаривать и уже потихоньку составляли заговор, как бы кинуть меня в озеро.
Мы, западники, жили в отеле в городе и каждый день ездили в храм на автобусе. Случилось так, что как раз в это время я придерживался тапасьи (аскезы), которая состояла в том, что мне нельзя было прикасаться к деньгам. Это очень интересное самоограничение, потому что вы вдруг понимаете, какую огромную власть над вами имеет бренчащая в кармане мелочь. Отсутствие денег сразу выбивает вас из привычной колеи. Если у вас нет денег, вы не можете даже купить себе стаканчик мороженого. Кроме того, это порождает зависимость; вам нужен человек, который станет носить ваши деньги, если вам понадобится пообедать или проехаться на автобусе. Но на тот момент я был настолько по уши в своей «тотальной честности», что сам не позволил бы никому платить за мой проезд в автобусе; это означало, что в храм (а он был в восьми милях от отеля) я пойду пешком.
Ну я и пошёл. На самом деле это была прекрасная прогулка по зелёным холмам и лесам, но я был так зол на всех и каждого, что мне было не до красот природы. Всю дорогу до храма я был занят своим гневом, потому что все эти гады сейчас сидели там, наслаждаясь обществом Махарадж-джи, а я уже который час тащился туда пешком — и всё это потому, что был настолько совершенен, что не имел права прикасаться к деньгам. И, тем не менее, я никому из этих ублюдков не позволил бы платить за мой билет…
К тому времени, когда я добрался до храма, я уже весь кипел. Они как раз только что закончили обедать. Один из ребят — на которого я, надо сказать, особенно злился — принёс полную тарелку еды и поставил передо мной. Я не был намерен принимать пищу из его рук и потому взял тарелку и швырнул ему в лицо.
Махарадж-джи, который наблюдал всю эту сцену, велел мне подойти к нему и сесть у его ног. Он спросил: «Рам Дасс, тебя что-то беспокоит?»
Я ответил: «Да. Я не выношу адхармы. Я не выношу её в любом из нас, потому что из-за неё мы остаемся пленниками иллюзий. Я не выношу её в них — все они нечисты! Я не выношу её в себе. На самом деле я ненавижу всех на свете — кроме тебя». И тут я разрыдался — то есть по-настоящему разревелся, со слезами и воплями. Махарадж-джи попытался меня успокоить; он погладил меня по голове, велел принести молока и напоил меня им. Он тоже плакал, а я всё рыдал и рыдал. Когда я наконец-то закончил, он сказал мне:
— Я ведь, кажется, велел тебе ни на кого не сердиться.
— Да, но вы также велели мне говорить правду, а правда в том, что я сержусь.
Тогда он наклонился ко мне, почти упёршись носом мне в нос, и тихо сказал:
— Отринь гнев и говори правду.
Я уже было раскрыл рот, чтобы возразить, но тут у меня в голове что-то щёлкнуло, и я увидел свою ошибку. Я хотел сказать ему: «Но это же не буду я». В этот момент перед моим внутренним взором предстал гроб, и это был образ того, чем я, по моему мнению, являюсь. Смысл же сказанного Махарадж-джи был таков: «Я говорю тебе о том, кем ты станешь после того, как перестанешь быть тем, кто, как ты думаешь, ты есть».
Тогда я посмотрел на всех этих людей, которых я искренне ненавидел, и понял, что на каком-то другом уровне, отстоящем от этого на толщину крыла бабочки, я всех их безумно любил. Я вдруг понял, что единственной причиной моего гнева было то, что у меня имелось своё жёсткое представление о том, как всё должно быть, — весьма отличное от того, как оно всё было на самом деле. Как можно сердиться на кого-то за то, что он является самим собой? Это похоже на попытку перехитрить Бога. Все таковы, какими их создал Господь — на что же тогда злиться? Вам кто-то лжет? Да он просто выполняет свою карму. Зачем же тогда расстраиваться?