Действительно, если подвергнуть все, что писал Рубакин в связи со своей библиопсихологией, всем видам анализа, включая спектральный, то без труда можно в них найти следы философии Канта, теории западного психолога Уэтсона, влияние многих других авторов, которых Рубакин изучал, стараясь подвести «теоретическую базу» под свои многолетние наблюдения и размышления о самообразовании. Но есть ли сейчас в этом надобность? Даже из того немногого, что мы рассказали об идейном формировании и прошлом Рубакина, видно, как он был эклектичен и запутан в вопросах теории. Да, в этом качестве никто никогда его всерьез и не принимал. Не этими туманными размышлениями вокруг настоящего большого дела, которым он занимался, нам интересен и ценен Рубакин. Тем более что сам он — при всей своей увлекающейся натуре — никогда не настаивал на категоричной конечности своих «теорий». И сам про себя говорил: «Я не из тех, кто уже нашел истину, а из тех, кто ее ищет и до конца дней будет искать ее».
Несмотря на увлечение теориями западноевропейских психологов — Вундта, Малапера, Рибо, Геннекена, — в центре всех размышлений Рубакина находится конкретный, реальный читатель. И это оказывалось сильнее, нежели все попытки разложить особенности читателя в клетки своеобразной «периодической системы элементов» читательской психологии. Когда дело доходило до настоящей, живой библиотечной работы, Рубакин не уставал говорить: «Читателя „вообще“, как и книг „вообще“, не существует и существовать не может». Для Рубакина читатель — это прежде всего понятие социальное. «Интересы заведуют думами» — так неуклюже пересказал Рубакин знаменитую формулу Маркса о том, что общественное бытие определяет сознание людей.
В свое время вызывала яростное возражение мысль Рубакина о том, что «сколько разных читателей, столько и разных содержаний у одной и той же книги». При всей внешней парадоксальности эта мысль была не только верной — она основывалась на практике библиотечной работы, на изучении читателя. Впоследствии, разъясняя эту мысль, Рубакин писал: «В чем же главное значение книжного влияния? Не столько в том, что читатель выносит из книги, сколько в том, что он переживает во время ее чтения». Следовательно, необходимо заботиться не только о том, чтобы создавалась книга, полная мыслей и чувств, но и знать, когда и какому читателю ее рекомендовать. В тридцатые годы критики Рубакина забывали, что именно эти принципы лежали в основе работы огромной армии библиотекарей-энтузиастов, что в той подлинной культурной революции, которая происходила в нашей стране, идеи Рубакина нашли свое конкретное воплощение и дали обильные и богатые всходы. Изучение читателя, поиски форм такой пропаганды книги, которая — одновременно — была бы и руководством чтения, широко развито именно в нашей стране, и в этом заслуга человека, чьи мысли не утратили своей ценности и в наше время.
Не следует забывать и того, что Рубакин был одним из тех, кто впервые поставил на очень высокий нравственный пьедестал работу библиотекаря. В наших частых — иногда грубоватых, иногда изысканных — спорах о книгах мы забываем о сотнях тысяч людей, являющихся проводниками этой книги. В нашей стране сотни тысяч библиотек, в них самоотверженно работают люди, бескорыстно преданные своему делу. Любой, кто хоть сколько-нибудь соприкасался с работниками сельских и районных библиотек, не может не поразиться энтузиазму этих мужчин и женщин, готовых пройти по бездорожью десятки километров, чтобы достать нужную читателю книгу. В ненастье, в дождь, в снег идут они в районный центр, чтобы прослушать обзор книжных новинок, послать запрос в большую публичную библиотеку, достать читателю редкое издание… «Выбрать книгу для своего и чужого чтения — не только наука, но и искусство», — говорил Рубакин. В работу человека, стоящего за библиотечной стойкой, принимающего и выдающего книгу, Рубакин внес элемент искусства — творчества.