Вот уж действительно кто при всей своей нелюбви к стихам мог повторить слова великого поэта: «Умри, мой стих, умри, как рядовой…» Как и Маяковскому, Рубакину было «наплевать на мраморную слизь» и «бронзы многопудье». Ему нужно было протянуть руку помощи живому, нуждающемуся в нем современнику. И когда он это делал, для него не существовали никакие чисто литературные соображения. И его совершенно не занимал вопрос: останутся ли его книги для будущих поколений? Научно-популярные книги Рубакина умерли. Но они умерли, как отважные, храбрые рядовые бойцы, сделав свое великое дело и навсегда заслужив благодарность потомков.
«Двадцать лет спустя», «Десять лет спустя»… В том возрасте, когда впервые читаешь Дюма, названия его знаменитых романов потрясают прежде всего цифрами лет, оставшихся позади. Подростку они кажутся нереальными — так их много! В старости эти цифры утрачивают свой устрашающий смысл. И спокойно можно думать о том, как они прошли, — не десять, не тридцать, а полных сорок лет, проведенных в стране, не ставшей родной ни на один день из этих сорока лет. Для Рубакина окончание этих сорока лет означало и конец жизни. Ему шел восемьдесят пятый год, и уже не осталось никаких надежд на встречу со своей родиной, своим народом — со всем, что он так сильно любил и кому служил всю долгую жизнь.
Как сказались на нем эти сорок лет? Не стали ли они неосознанной, а может быть, и осознанной формой эмиграции? Или, во всяком случае, стремлением изолировать себя от сквозняков, а то и ураганов революционной эпохи? Эти вопросы естественны, они возникают даже при самом благожелательном отношении к патриарху русского просветительства, от них не следует отмахиваться. Попробуем ответить на эти вопросы так, как это кажется нам.
Рубакин уезжал (как оказалось, уезжал навсегда) из России в 1907 году. Таких уезжающих, после разгрома революции, было очень много. Уезжали еще недавние пылкие «революционеры», а ныне разочарованно-усталые литераторы, адвокаты, студенты. Уезжали, чтобы «отдохнуть» от революционной горячки, пожить спокойно в уютной и комфортабельной Европе, где не печатаются ежедневно в газетах списки повешенных, где нет военно-полевых судов, земских начальников, звероподобных черносотенцев… Уезжали за границу и те, кто больше не мог оставаться на родине, за кем, по горячим следам их работы, шли жандармы, кто уезжал, чтобы снова и снова упорно трудиться над приближением часа новой революции… С кем из них был Рубакин?
Перед отъездом из России Рубакин прощался со своей библиотекой. Ему предстояло расстаться с плотно набитыми полками, длина которых (их вымерил, прощаясь с библиотекой, ее хозяин) составляла одну версту, 250 сажен и 9 дюймов… На них стояло больше сотни тысяч томов. Эти тома Рубакин не продал, не увез — он их подарил петербургской «Лиге образования». На торжественной церемонии передачи Рубакин выступил с речью, которая при всей старомодно риторической форме не оставляла сомнений в том, в каком качестве Рубакин уезжает из России.
Он говорил:
«Делая неизбежный логический вывод из основных посылок того мировоззрения, которое я имею честь разделять со студенческой скамьи, я, скромный работник в области народного просвещения, считаю делом своей чести и совести служить победе этого мировоззрения не только одним пером, а потому передаю частную собственность в нераздельное общественное владение — прежде всего петербургского пролетариата и трудовой интеллигенции».