Прошли в другое помещение. Там сидел другой молодой человек, Гаскелл. На его столе сокращалось сердце черепахи. По всему было видно, что Гаскелл трудился не на шутку: рядом лежала кипа кривых, полученных в прежних опытах.
Гость не скрывал от Шеррингтона своего крайнего удивления. Он был поражен вдвойне. Во-первых, высоким экспериментальным мастерством, тщательностью и старанием молодых физиологов. Но более того — серьезностью, с которой они занимаются пустяковыми, далекими от практической медицины вопросами. Слюноотделение у кошки и сердцебиение черепахи!
Случай этот старик Шеррингтон помянул не зря.
Ныне каждый грамотный врач знает, что именно опыты Гаскелла на сердце черепахи легли в основу современной кардиологии, так как они впервые пролили свет на механизмы основных сердечных недугов. Работа Ленгли дала ясное понимание механизмов секреции. Оказалось, что секреция — это клеточный процесс, форма активности особых клеток. Исследование, выполненное на слюнной железе кошки, резко стимулировало клинику железистых органов. И не только клинику. Скажем, процесс образования молока в вымени коровы или шелка в особой железе шелковичного червя тоже стал более понятным после опытов Ленгли, хотя тот не прикасался ни к корове, ни к шелкопряду.
Случайность? Везение? Нет! Были избраны объекты, на которых экспериментатору ничто не мешало двигаться в глубину явления. То есть медицина двинулась вперед благодаря черепахе и благодаря кошке!
А ведь гость, которого водил Шеррингтон, не был обывателем, вот что печально. Это был клиницист с европейским именем — профессор Гайрднер из Глазго.
Много можно навспоминать таких историй, и необязательно из давних времен.
Поинтересовался я у одного видного специалиста по регенерации, почему он работает не на земноводных, как всегда было принято, а на рыбах. «Осудили, — ответил он сокрушенно. — Земноводных ведь не едят, а рыбы съедобные». — «Но при чем здесь проблема регенерации?!» — «А!.. Разве вы не знаете?»
Знаю. Рассуждают о пользе, как дети малые, и тормозят движение к действительной пользе.
Как объяснить им, что у каждой проблемы есть два объекта? Во-первых, объект, ради которого мы стараемся получить новые знания. Ясно каждому, что знания о механизме регенерации мы стремимся получить, чтобы приложить их для восстановления пораженных органов человека, он — наш конечный объект. Но есть и другой объект — объект, на котором удобнее всего и быстрее всего можно познать данное явление. Каких-нибудь аксолотлей легко содержать в лаборатории и легко разводить, они хорошо переносят операции, и утраченные конечности у них отлично отрастают. Для скорейшего получения большего объема сведений о процессе регенерации аксолотли куда удобнее рыб, с которыми и возни больше, и регенерация у них не та. «Зато рыбы съедобные!» Ну что тут скажешь!
Разве мы, люди, работающие в науке, не хотим, чтобы от нашей работы была польза? Так же хотим, как всякий человек. Просто в нашем деле она делается особым способом. Если этого не понимать, лучше совсем не работать.
Помню, какими хорошими были мы на втором курсе, когда нас только что разделили по кафедрам, и вот оказалось, что уже можно назвать себя «физиологом». Совсем были тепленькие, почти школьники, и песни пели пионерские.
Было совершенно ясно, что нам суждено избавить человечество от всех недугов. Я нацелился на инсульт, другие решали проблему долголетия, инфаркта. Один наш однокашник решил взяться за рак. Он был тогда маленький (рост мы набирали как-то по очереди), ходил в лыжном костюмчике.
Юность, светлые идеалы, любая задача по плечу и т. д.
Прекрасная первая курсовая работа, из которой всякому видна широта твоих интересов.
Затем тебе дают небольшую тему для самостоятельного эксперимента. Ты спокоен: начинать надо с малого, а уж потом… Но не тут-то было. Ты не можешь ничего понять и в малой своей теме, приходится еще больше сузиться. К дипломному году сознаешь, что никогда ничего не поймешь, дело пахнет отчаянием.