Прежде всего поражает, насколько Иоффе тогда не понимал, что такое Ландау как физик. Его слова о «талмудизме Ландау», о «внутренней логике, не связанной с действительностью», об «узости понимания», незнании и отбрасывании физических фактов, казалось, уж никак невозможно отнести к Ландау. А Иоффе, дальше — больше, обвиняет его не только в легкомыслии, но, по существу, в элементарной физической неграмотности.
Но посмотрим, что ответил Абраму Федоровичу Иоффе Пауль Эренфест (письмо это тоже длинное, и приведенный здесь текст будет по необходимости клочковатым, потому что мы опустим куски, никак не относящиеся к Ландау).
«Мой дорогой друг!
…Всю ночь меня мучила мысль о том, что мне необходимо повидать тебя лично. Но теперь уже слишком поздно. Самое позднее 13.I. я должен пересечь границу…
По получении твоего письма мне было необходимо как можно скорее, как можно спокойнее, как можно душевнее поговорить с тобой. Ведь я очень хорошо понимаю, как это было бы здорово, если бы ты сейчас мог со мной поболтать. Просто потому, что ты хорошо знаешь, как я люблю тебя и как мое преклонение перед тобой абсолютно не зависит от того, что в некоторых вопросах мы, может быть, не были единодушны раньше или сейчас не сойдемся во взглядах.
…Мне думается, что с самого начала наше отношение к теоретической физике было различным, да различным оно и осталось. Я всегда был склонен превыше всего ценить логическую ясность теоретического мышления — это мне часто мешало принимать новые идеи (я не забывал ни одного случая „запоздалости“!!) и побуждало при случае предпочитать людей, относительно ясно думающих, людям, относительно более находчивым. Но такое, несомненно, несколько предвзято-одностороннее предрасположение моего интеллекта приводило к тому, что я вооружил некоторых очень сильных физиков-теоретиков хорошей базой для их дальнейшей работы (сознавая свою односторонность, я ведь всегда как можно скорее направлял молодых людей к другим подходящим теоретикам для дальнейшего образования).
И я пишу обо всем этом для того, чтобы ты мог отчетливо видеть, что я вовсе не проглядел опасности односторонней переоценки логической ясности мышления!!!
Однако я утверждаю, что и такой метод физико-теоретического мышления (который не следует путать с бессмысленным жонглированием сложными формулами!!!) очень важен для физических исследований в целом и особенно для фундаментального обучения в стране.
Такой тип физиков-теоретиков, как, например, Френкель… является, несомненно, очень важным для проведения конкретных экспериментов. Но очень маловероятно (если не невозможно), что ученые такого типа — сами ли непосредственно или через подготовку учеников — смогут дать что-либо значительное или хотя бы интересное для теоретических исследований в физике.
С другой стороны, мне представляется несомненным, что такой человек, как Ландау… в равной степени для любой страны представляет собой абсолютно необходимый тип физика-теоретика. Можно спокойно признать, что в характере его мышления (так же, как и в моем), присутствуют типичные талмудистские черты (у Эйнштейна они тоже есть). Во всяком случае, их намного, намного больше в его (Ландау) разговорах, чем в мышлении!!
Но в результате я очень односторонне его охарактеризовал. После того как я сначала раз-другой с ним очень крепко поспорил из-за некоторых его неоправданно парадоксальных утверждений, я убедился, что он мыслит не только четко, но и очень наглядно — особенно в области классической физики. И в этот очень короткий промежуток времени я узнал от него удивительно много нового — почти каждый раз после фазы спора, в течение которой я был твердо убежден, что он не прав!!
Я люблю способ его мышления почти так же, как и способ мышления Паули.
И я очень хорошо понимаю, почему здесь каждая отдельная группа экспериментаторов очень охотно советуется с Ландау (а не с Розенкевичем или Подольским), так как он очень живо всем интересуется и интересен сам. Его мальчишеские выходки приводят к тому, что сначала очень часто все, что он говорит, оказывается абсолютно непонятным, но если затем с ним упорно поспорить, то чувствуешь себя обогащенным».
Посмотрите, как перекликаются и как совпадают с последними замечаниями Эренфеста воспоминания Ольги Николаевны Трапезниковой: «Все экспериментаторы могли всегда обращаться к Дау. С ним можно было говорить по любому вопросу — все понимал и мог посоветовать, как никто другой. Его можно было решительно обо всем спрашивать — о любых результатах эксперимента, чтó может получиться и почему. Мы к нему массу обращались. Больше такого теоретика я не встречала».