Но, может, все-таки не надо и нельзя обсуждать откровенно и всерьез подобные предметы и доискиваться до их причин, их истоков? Имеем ли мы, обыкновенные люди, право размышлять и говорить о людях великих и очень нами почитаемых, да к тому же наших современниках? Или коль скоро речь идет не о фактах их жизни и деятельности, не об описании их заслуг, то перед нами вырастает стена запретов?
И вообще очень хотелось бы разобраться в этой проблеме: если речь идет о человеке выдающемся, то что и как говорить о хорошем и плохом в нем, о большом и малом, о великом и смешном? Вероятно, надо найти такие слова, чтобы правда ни на капельку не уменьшила того уважения к герою книги, которого он заслуживает, и не оскорбила чувства близких. Как сделать, чтобы при этом она оставалась бы подлинной правдой?
И еще одно, относящееся уже непосредственно к Ландау и к книжке о нем. Ведь и среди тех, которые, казалось бы, близки и едины в убеждениях, вкусах, жизненной позиции, часто возникают расхождения в оценках людей и событий — расхождения подчас непримиримые. Сколько противоречивых, противоположных, взаимоисключающих суждений о Ландау мне приходилось и приходится слышать, причем очень часто от тех, с которыми я во многом другом легко нахожу общий язык. И я все время помню, что до сих пор информация была в основном «положительная». А надо будет разговаривать и с другими, в том числе и с физиками других школ и направлений.
Кажется, найти различия в понимании событий, людей ничего не стоит. Но ведь правильней, разумнее — для тех, кто в главном единомышленники, — приложить усилия, чтобы сблизить позиции. Сблизить в совместных поисках правды. И я радуюсь, когда вижу совпадения оценок, точек зрения. Потому что очень хочется и очень важно, чтобы хоть в главном, в основных вещах, была найдена общая точка зрения у всех тех, кому верю, кого уважаю и на кого хочу опереться в этой работе.
…Часто думаешь: какой же далекой далью станут наши годы и события нашей жизни для неведомых нам потомков! Вызовут ли хоть слабый интерес и сочувствие? Может, только если изобразит их большой художник… Вот почему и хочется (мне, с моими весьма ограниченными возможностями), чтобы уже для тех, для кого последние десятилетия пока еще не история, а в какой-то степени и сегодняшний день, для кого Ландау еще продолжает оставаться современником, живым, а не музейным человеком, на их глазах создававшим сегодняшнюю науку, чтобы для них наше время со всем особенным, что в нем есть и было, со всем интересным, хорошим, но и страшным тоже, связалось с одним из самых ярких и неповторимых людей этого времени.
Естественно, придется хоть что-то рассказать и о событиях, которые мы все переживали и помним. И дело не в общих рассуждениях, что каждый человек в той или иной степени продукт своего времени, что его жизнь, работа, поступки не могут ни существовать, ни получить сколько-нибудь убедительного истолкования вне этого времени. И, конечно, не в том, что сам Ландау очень интересовался историей и событиями общественной жизни — много читал, думал об этих материях и просто хорошо знал саму историю, — и, казалось бы, очень заманчиво использовать этот его интерес. А в том, что в его собственную жизнь история и события общественной жизни вторгались весьма часто и весьма активно, многое меняя даже в его частной жизни, принося ему не только радости, но и нанося порою травмы.
Судьба каждого человека определяется сложным переплетением его личных качеств с особенностями его среды, общества, эпохи. Еще более справедливо это в отношении того, кто играет заметную роль в жизни общества. Тут достаточно этой общей формулы, которая при подстановке параметров данной эпохи и данного человека, вероятно, всякий раз сумеет объяснить любую судьбу.
Все, что будет на этих последних страницах, можно назвать излюбленными ироническими словами Ландау: «Это факты вашей личной биографии». Но пусть на меня не сердятся, что придется немного сказать и о себе.
Мне очень важно понимание и одобрение тех, кто знал и любил Ландау. «Моя уверенность укрепляется с того момента, когда другая душа ее разделит», — сказал Новалис.
Не перенасыщаю ли я этот рассказ о будущей книге страхами и сомнениями? Скорее всего — да. Но делаю это, кроме всего прочего, и в надежде, что мои собеседники помогут внести ясность там, где это возможно, и разрешить те вопросы, которые поддаются разрешению. Во всяком случае, думаю, все согласятся, что сложности, о которых шла речь, не выдуманные, они существуют на самом деле.