Карл Людвиг Занд шел пешком из Иены, где учился в университете, в Мангейм, последнее место жительства Августа Коцебу, одного из знаменитейших драматургов того времени. Цель Занда, доброго и мягкого юноши, мечтателя, романтика и патриота, была удивительно простой и до странного чудовищной: убить сочинителя Коцебу. Впереди студента-богослова ждала казнь, всеевропейская слава мученика революционера.
Впереди было обожествление героя в тайных вольных обществах России, оттачивающих «цареубийственный кинжал», стихотворение-прокламация Пушкина. Подвиг Занда имел в виду декабрист Кюхельбекер, когда писал в 1824 году: «Германцы доказали в последнее время (после постыдной спячки времен наполеоновских войн и первых лет последующей реакции. — А. Г.), что они любят свободу и не рождены быть рабами». Связанные с этим убийством студенческие волнения и общественный подъем даже в угасающем на острове Св. Елены Наполеоне вызвали запоздалое раскаяние и нечто вроде прозрения. После получения очередной почты из Европы в 1819 году он будто бы сказал: «Я должен был бы основать свою империю на поддержке якобинцев», то есть левых революционных сил, душителем которых он явился в действительности.
И еще многое было впереди. И позади — в виде странной запутанной предыстории. Множество событий, неразрывно сцепленных, целый ряд действующих лиц этой драмы — имен знаменитых и не столь известных, — во всем разобраться трудно. Самое странное и обычно оставляемое без внимания во всем этом самой историей написанном сюжете — явная естественнонаучная окрашенность многих относящихся к делу событий. Впрочем, почему странное? В конце концов, научные взгляды — прямое отражение уровня развития общества, неотрывная часть мировоззрения, и кто знает, насколько полно отражают обиходные представления об истории эту сторону дела. Именно в этом плане размышлял, видимо, Гёте, когда высказал секретарю Эккерману сентенцию, долго выглядевшую несколько загадочной: «История науки — большая фуга, в которую мало-помалу вступают голоса народов».
Приведя это высказывание великого человека, поэта и ученого, министра в крошечном герцогстве и куратора Иенского университета, где учились и Коцебу (еще в 80-х годах XVIII века), и Карл Занд и где разворачивалась значительная часть изложенных в этом очерке событий, — мы уже начали обещанный рассказ, ибо Гёте был одним из главных участников давней драмы.
— Господин тайный советник ждет вас… — Миловидная служанка улыбнулась и повела гостя по знакомой прохладно-мраморной лестнице на второй этаж.
Молодой человек, белокурый и сутуловатый, смущенно приглаживая волосы, вступил за ней в комнату с научными коллекциями. Здесь куратор университета обычно принимал научных коллег. Сделав книксен, служанка вышла в другую дверь.
— О мой юный друг! — Из двери, за которой скрылась служанка, показался великий человек, подошел, слегка пожал красивой рукой плечо гостя, посмотрел в глаза… И повел по чуть скрипучим половицам куда-то в глубь большого дома.
Гостиную, столовую миновали. Дальше начинались комнаты, гостю неведомые. Наконец вошли в темноватое помещение, чрезвычайно просто обставленное, даже, пожалуй, нежилого облика. «Кабинет», — догадался гость. Место, где побывали немногие. Большая честь!
Во всем велик… Конечно, профессор Фойгт — а именно он был гостем Гёте 13 ноября 1807 года — отдавал дань тому чуть ли не общепринятому среди немецких естествоиспытателей доброжелательно-снисходительному тону, с каким говорилось обычно (сугубо доверительно!) о натуралистских устремлениях великого поэта. Насколько было известно ботанику Фойгту, антиньютоновская теория света, сочиненная Гёте в этом самом кабинете, среди большинства физиков почиталась за чудачество, никто не воспринял ее всерьез. Как геолог Гёте был ярым приверженцем нептунизма и обличителем катастрофистов-вулканистов, обратя на службу научной полемике даже свое поэтическое творчество. Это не могло не раздражать даже единомышленников Гёте: намекали, что борьба в науке должна вестись равным оружием, на академическом уровне, без апелляции к толпе.
Наиболее блистательны были, пожалуй, биологические работы Гёте. Его теория развития, превращения, метаморфоза как в зоологии, так и в ботанике давала много интересных обобщений, обещала выход к чему-то небывалому, волнующему. «Генетический принцип рассмотрения…» В этом что-то есть. Гёте нужны молодые коллеги-профессионалы, которые помогли бы ему, дилетанту, развить свои общефилософские идеи в конкретной науке. Нужен он, Фойгт. Уже несколько месяцев они встречаются, ставят опыты, разговаривают. Гёте не только поэт, он и министр, высокое начальство… Все складывалось так превосходно…