Короче говоря, получилось так, что главные эволюционистские работы Гёте увидели свет только под конец его жизни, через тридцать — сорок лет после их создания. В своей работе Гёте был почти одинок. Вот почему он не только не противодействовал назначению Окена в Иенский университет, но, по-видимому держась в тени, способствовал этому. Возможно, он возлагал на приход молодого блестящего ученого особые надежды, хотя многое в манере Окена излагать свои мысли ему не могло нравиться. Можно сказать даже, что Гёте, приветствовав появление молодого единомышленника, сделал ему серьезное предупреждение. «Всеобщая литературная газета», находящаяся под влиянием Гёте, неожиданно быстро отозвалась в 1805 году на появление первой серьезной работы Окена «Зарождение».
«Кто взвесит с непредвзятостью то, что он (Окен) приводит, развивая свои взгляды, и должен немногословно высказать о том свое суждение, охотно признает следы гения, которые в нем открываются, но осудит чуть ли не абсолютное отсутствие дисциплинированного мышления, а лихость, с которой автор диктует природе законы… должно квалифицировать чуть ли не как нахальство… Фантастические игры с идеями ни в коем случае не совместимы с серьезной наукой», — совершенно справедливо увещевает газета увлекающегося и подчас безапелляционного в суждениях Окена, и трудно не согласиться с виднейшим германским исследователем Г. Брайнингом-Октавио, что в этом тексте чувствуется и настроение, и чуть ли не слог самого Гёте.
Гёте шел к тем же идеям несколько иным путем. «Гордое философское предубеждение всяким умозрением, исследование с доведенной до аффектации привязанностью к природе, удовлетворенность своими пятью чувствами, — словом, некоторая ребяческая простота ума характеризуют его и всю здешнюю (иенскую. — А. Г.) секту. Там предпочитают искать травки и заниматься минералогией, чем вдаваться в пустые доказательства». Так писал о Гёте и его окружении Ф. Шиллер. Окен же как-то вызывающе заявил, что считает эмпирию, опыт матерью, но не отцом естественной философии, то есть науки. И хотя это высказывание можно понимать в современном смысле, — мол, опыт и обобщение неразрывно связаны друг с другом, — фактически в научном творчестве Окена было больше озарения и вдохновения, чем основательного опытного знания. Но бывают эпохи, когда новые идеи нужнее фактов… Впрочем, история науки нередко поражает исследователя тем, что дает ясно понять: все в ней, даже прямые заблуждения, на поверку оказываются необходимыми ступеньками на пути долгого восхождения к истине. Как говорил великий предшественник Окена в области эмбриологии Вильям Гарвей: «Ни хвалить, ни порицать: все трудились хорошо».
«Зарождение» Окена — важнейшая работа, оставившая след в научном мировоззрении целых поколений; все ее значение и весь ее смысл, может быть, еще не раскрыты полностью, чему, впрочем, может быть, способствует выспренняя, какая-то шифрованно-иносказательная манера изложения натурфилософа. Привлекает внимание уже титульный лист книги с завораживающим рисунком-эмблемой. Две переплетенные спиралью змеи, замкнутые, кусающие себя за хвост. Ну, змея, кусающая себя за хвост, — старый древнеегипетский символ вечности — могла в данном случае иметь дополнительное значение замкнутого цикла жизни. Но переплетенные спиралями две змеи у всех, знакомых с основами молекулярной биологии, вызывают один и тот же вопрос: модель ДНК? Причем конкретно — кольцевой ДНК, характерной для некоторых бактерий и фагов… И только дата — 1805 год, проставленная внизу, заставляет отказаться от этой мысли, хотя и вспоминаются по аналогии другие странные достижения натурфилософского умозрения: например, два спутника Марса, о существовании которых писали Свифт и Вольтер задолго до самой возможности их открытия.
Ну, а сама работа? Справедливы ли обвинения автора в «наглом навязывании» природе придуманных законов? Да, похоже, есть такой грех. Высказываемые мысли плохо подтверждаются фактами или даже игнорируют их. Рассуждения, доказательства иногда вопиюще наивны. И тем не менее сами «навязываемые законы» удивительно часто нам, знающим уже и факты, и последующую историю науки, кажутся гениальными догадками.
«Тела всех высших животных состоят из инфузорий как из составных частей», — голословно заявляет Окен и тем самым за четверть века до Шлейдена и Шванна, доказавших принципиальное сходство клеток одноклеточных и многоклеточных существ, закладывает краеугольный камень клеточной теории (основа основ современной биологии). Но, сказав это, Окен пошел и дальше: инфузории-клетки он называет предсуществами, тем самым ставя многоклеточных и одноклеточных на разные ступени эволюционной лестницы, причем вторых возводя в ранг предков. «Всякое живое тело состоит из предсущества». Это уже достижение еще более поздних времен. В том же «Зарождении» Окен пришел к мысли, что количество «инфузорий» примерно постоянно во времени. «Замечательно, — писал об этом В. И. Вернадский, — что еще Окен в начале XIX века вполне отчетливо подошел к идее биосферы как суммы всего живого вещества, находящегося на поверхности земной коры».