И вот сейчас он, Гёте, получается, выступает как бы вместе с таким человеком… Есть над чем задуматься… Впрочем, почему вместе?
Конечно, в принципе есть между ними — Гёте и абсолютистами — нечто общее. Он тоже хочет сохранить существующее и предотвратить революционные выступления, которые, несомненно, погубят Германию.
Но он расходится с ними в выборе средств к достижению этой цели. Они, обскуранты, призывают к себе на помощь людскую глупость, предрассудки, тьму, он же, Гёте, — разум и свет. Где, когда в истории Германии так процвели бы науки и искусства, как в нынешнем Великом герцогстве при нем, Гёте? Коцебу опасен. Он провокатор, он может вызвать взрыв своим непотребным, вызывающим поведением, — может, и за это ему платят? Но он себе роет яму. Императору Александру скоро надоест агент, который подставляет своего нанимателя под огонь всеевропейской ненависти.
А вот Окен — это его, Гёте, забота. Мало того что профессор был чуть не самым крикливым оратором в Вартбурге, он и отчет дал об этом сборище в «Изисе» такой, что… И сожжение книг Коцебу расписал. А Меттерних не дремлет. Уже прочел «Изис». Пишет герцогу, призывает (а похоже, приказывает): «Обуздать кучку одичалых профессоров и молодых людей». По форме — скверно, а по существу — да, так, пожалуй. Обуздать, чтобы потом не потребовалось чего похуже…
И, пододвинув лист, тайный советник набрасывает проект докладной записки.
«Будет более мужественно позволить отнять себе ногу, чем погибнуть от заражения крови».
— Именно так. Окен — человек талантливый, цену себе знает. Его не уговоришь, не запугаешь. Отдавать под суд — бессмысленно, Окен не нарушил законов. Именно ампутация. Впрочем, этот журнальчик можно представить себе как открытую, кровоточащую рану, открывающую доступ к самым жизненно важным органам германского спокойствия.
«С запрещением „Изиса“ кровь сразу остановится».
— Может быть, очень уж по-медицински, но кровь — это пугает.
«Не следует опасаться последствий мужественного шага… Последствия нерешительности и промедления всегда неприятны».
— Мужественный шаг. Это — специально для герцога. Вот кому решительности не хватает… Теперь вывод…
«Надо немедленно запретить журнал. Тайный советник И.-В. фон Гёте. 5 октября 1818 года».
Лоренц Окен… Мальчик с пальчик в кожаных штанишках, собиравший в лесу хворост себе и семье на пропитание, учившийся на деньги, доставшиеся ему и близким непосильным трудом, — может быть, вырос он озлобленным отщепенцем, пришедшим в университеты завоевывать и самоутверждаться? Нет, не таким запомнили его ученики, а ими были чуть не все ведущие биологи Европы XIX века. Демократичнейший из преподавателей (на его лекциях курили, ходили, разговаривали — работали, а не заслушивали), ректор Цюрихского университета был трогательно заботлив и самоотвержен в отношении всех, в ком видел огонек таланта и самобытности, для них не жалел он сил и собственных идей. Наука для него была всем. Именно Окен начал традицию общегерманских съездов естествоиспытателей, его «Изис» как нельзя более подходил на роль организатора неслыханных до сих пор форумов ученых.
И при всем том — какими нитями натуралист оказался связанным с самыми радикальными кругами тогдашнего немецкого студенчества, почему его «Изис» воспитывал не только ученых, но и бунтарей? И враги и друзья недаром связывали поступок Занда с самим духом «Изиса», стилем и идеологией преподавания Окена, Арндта и еще двух-трех профессоров. Не от них ли воспринял студент Занд тот импульс, который и привел его к решительному шагу и решительным словам…
«Не жить согласно своим убеждениям, руководствоваться страхом и мнением людей, не желать умереть за свои убеждения — это низость, это скверна, которою страдают миллионы людей в течение тысячелетий».
Может ли оставаться естествоиспытатель холодным, когда в обществе торжествует несправедливость? Может ли ученый, прославленный тем, что внес дух революции в научное мировоззрение, стать апологетом принципа неразвития, реакции в политике? Можно ли быть нетерпимым к фальши в отношениях с природой и в то же время не гнушаться фальшивых нот в предписанных ритуалах и парадных отправлениях?
Не секрет, что вопросы такого рода носят более риторический, нежели категорический характер. И попытки подойти с упрощенной меркой, скажем, к тому же Гёте, кумиру передовой Европы, бывшему десятки лет министром при достаточно реакционном правителе, бунтовавшему, но со многим смирившемуся на этом посту, заведомо обречены на неудачу.