По мнению Булгарина, ходячие желудки и любомудры-скотиниоты равно презренны и даже неразличимы. Как писал он в другой своей «утопии», «последняя степень невежества есть безмыслие, полет ума за пределы природных способностей влечет к сумасшествию, а это одно и то же!» Поистине «ученье — вот чума, ученость — вот причина!».
В других статьях Булгарин со товарищи, не ограничивая себя рамками и приличиями литературного жанра, прямо бранили и хулили «Мнемозину», обвиняя ее издателей в списывании «с известных сочинений» — голословно, но с надеждой: авось что-нибудь да прилипнет. Этот неслыханный натиск был первой из причин, заставивших Одоевского и Кюхельбекера отказаться от замышлявшегося продолжения альманаха и превращения его в журнал.
Одоевский через много лет писал: «В этой бесславной битве выигрывали те, которым нечего было терять в отношении к частному имени… Мы воображали себя на тонких философских диспутах портика или академии… в самом же деле мы были в райке: вокруг пахнет салом и дегтем, говорят о ценах на севрюгу, бранятся, поглаживают нечистую бороду и засучивают рукава, а мы выдумываем вежливые насмешки, остроумные намеки, диалектические тонкости…»
Сама же «Мнемозина» уходила со сцены с достоинством и сознанием исполненного долга: «„Мнемозина“ заставила толковать о Шеллинге и Окене, хотя и наизворот; заставила журналистов говорить о немецких мыслителях так, что иногда подумаешь, будто бы наши критики читали сих последних. Знак добрый! Может быть, недалеко уже то время, когда суждения, основанные на законах непеременяемых, произведения, блистающие порядком и светлостью мыслей, займут место наших обыкновенных, пустых сбивчивых журнальных теорий и литературных уродов».
Издатели «Мнемозины» успели напоследок грозно предостеречь всех, силящихся остановить прогресс науки, погасить огонь просвещения, предотвратить рождение нового человека:
«Невежды-гасильщики! ужели ваши беззаконные усилия погасят божественный пламень совершенствования? — еще больше разгорится он от нечистых покушений ваших, грозно истребит вас и с вашими ковами и опять запламенеет с прежнею силой».
Добившись пошлой, а потому неопровержимой бранью прекращения «Мнемозины», литературные надзиратели долго не могли успокоиться.
Позднее они набросились на журнал «Московский наблюдатель», видя его главную вину в сходстве с «Мнемозиной». Белинский, в критический отдел которого были нацелены стрелы, воздав должное «Мнемозине», не только не оспорил сходства, но еще и поблагодарил «зоилов» за высокую честь подобного сопоставления.
В 1836 году барон Брамбеус в «Библиотеке для чтения» стал измываться над самим духом «Всеобщей естественной истории» Окена, переведенной к тому времени профессором Федором Горяниновым: «Кишковяки, жиловяки, а все вместе — пустяки!» Попытка ученых дать печатно отповедь неграмотному ерничанью Сенковского-Брамбеуса была подавлена официальной цензурой!
Студент Иенского университета Занд, «человек скрытный, злобный и задумчивый», по отзыву российских реакционных оплакивателей Коцебу, — не от книг ли, подобных труду Окена, не от журналов ли, подобных «Изису» и «Мнемозине», приобретали он и его русские духовные братья свою нежелательную задумчивость?..
Кстати, пятый том труда Окена, вышедший в России, был первым переводом «Всеобщей естественной истории» на иностранный язык. В России он оказался единственным. Сигнал барона Брамбеуса был принят к сведению.
…Вот какая история могла быть рассказана Окену при случайной его встрече с русским историком осенью 1839 года…
Песнолюбивое племя славян услышит с любовью
Арфу, которую ты в светло-святые часы —
Ты мне вручил, и я — тобою буду бессмертен.
О прийми ж, Прометей, все мое лучшее в дар.
Идеалом издателей «Мнемозины» было соединение передового знания и передового искусства. Это соединение воплотилось, с одной стороны, в дружбе и сотрудничестве самих издателей — «Фауста из Газетного переулка» В. Ф. Одоевского и пылкого «Тевтона — Кюхли» (лицейское прозвище В. К. Кюхельбекера). С другой стороны, этот идеал с самого начала имел плоть и кровь. Звался он — Гёте.
«Мнемозина» была гётеанским альманахом. Гёте был богом Кюхельбекера и любомудров, Шиллер и Байрон — лишь титанами.
«Если Шиллер односторонен, а Гёте — нет, то сие потому, что последний получил от природы гений, ей самой равносильный, который в природе видел самого себя… и поэтому для всех чувств своих находил в ней… живую аллегорию», — писал любомудр Н. М. Рожалин в 1825 году, а его собрат Д. В. Веневитинов повторял: «Истинные поэты всех народов, всех веков были глубокими мыслителями, были философами и, так сказать, венцом просвещения».