«Д-р Паули любезно сообщил мне, что ему удалось количественно вывести из новой теории формулу для водородного спектра…»
Голос Паули. Разве уже одним этим я не заслужил прощения за свой отказ помочь Максу Борну?
Голос Бора. Заслужил, заслужил…
В Геттингене тем временем было доведено до конца фундаментальное изложение аппарата квантовой механики. 16 ноября 1925 года оно поступило в редакцию «Цайтшрифт фюр Физик», подписанное тремя именами: М. Борн, В. Гейзенберг, П. Иордан. И теперь уже всем стало казаться удивительным, с какой замечательной быстротой явилась на свет новая научная дисциплина.
…А через восемь лет не очень справедливый постскриптум к истории ее возникновения дописала Шведская академия. Она присудила Нобелевскую премию лишь одному из трех соавторов. И в ноябре 1933 года Гейзенберг вынужден был усесться за трудное письмо к своему геттингенскому учителю. Тот получил его вдали от Германии.
«Дорогой Борн!
Если я так долго не отвечал и не поблагодарил Вас сразу за Ваши поздравления, то это объясняется отчасти угрызениями совести, которые я испытываю по отношению к Вам. Тот факт, что я один получил Нобелевскую премию за работу, сделанную в Геттингене нами тремя, угнетает меня, и я, право, не знаю, что сказать Вам… Я верю при этом, что все достойные физики хорошо знают, сколь многое сделали Вы и Иордан для возведения здания квантовой механики. И тут ничего не может измениться из-за ложного решения, принятого посторонними. Но я сам не могу сделать ничего иного, кроме как еще раз поблагодарить Вас за дни прекрасного сотрудничества и признаться, что мне немножко стыдно.
С сердечным приветом — Ваш В. Гейзенберг».
А еще через четверть века, когда старый Борн писал о тех временах в неопубликованных воспоминаниях, он прибавил от себя: «Место и дата отправления этого письма говорят о многом: Цюрих, ноябрь 1933 года! Гитлер был уже у власти, и я жил изгнанником в Кембридже. Гейзенберг не мог написать из нацистской Германии того, что он чувствовал, и должен был дождаться случая, который привел его в Швейцарию».
Бор и Паули, ведя свою нечаянную изустную летопись осенью 1927 года, о будущем Европы не гадали. Их мысли были тогда далеки от трагизма социальной истории века. И драмы людей шли для них пока еще только на подмостках драмы идей.
Она продолжалась.
Теперь они прослеживали, как все обострилось с появлением в начале 26-го той фундаментальной работы трех геттингенцев. Туже всего завязался узел вокруг все того же физически таинственного свойства матричного умножения: A · B не равняется B · A…
…От этой смущающей формулы уже нельзя было укрыться за первоначальной надеждой Гейзенберга на Гельголанде: «К счастью, это не очень важно!» ЭТО оказалось сверхважным. И потому стало выглядеть еще более мистическим, чем в те июльские дни, когда впервые поразило своей несообразностью Макса Борна. Оттого-то, напротив, всего поразительней бывал редчайший случай, когда оно кого-нибудь не поражало. Судя по всему, так случилось с Бором.
Неужели он сразу прочитал этот ребус?
Сразу он увидел очевидное: A и B не могут быть числами. Перемножаясь в любом порядке, обычные числа всегда давали бы одно и то же произведение. Нет. Квантовая механика имеет дело не с самими наблюдаемыми величинами, но с операциями над ними. А тут уж возможны непредвиденности: почему бы результату двух операций — A и B — не зависеть от последовательности их проведения?
Самые естественные операции над наблюдаемыми величинами — их наблюдение. Иначе — измерения. Так не в том ли и вся проблема, что ничего нельзя измерить в глубинах материи, не получив оттуда сигнала в ответ на свой вопрос? Сигнал требует энергии и времени. И ответное действие электрона или атома может стоить им дорого. Для них даже самый минимальный сигнал из возможных — квант действия — весьма ощутимая величина. И если при двух операциях — A и B — эксперимент по-разному вторгается в микросистему, мудрено ли, что совсем не безразличен их порядок. Это так несомненно, что просто должно было найти для себя выражение в истинной механике микромира. Вот и нашло:
A · B не равняется B · A…