И еще ему подумалось, что он, отец пятерых мальчуганов, мал мала меньше, будет по мере их взросления много раз выслушивать такое же признание, когда им захочется узнать, какой вклад в понимание природы сделал он, их отец.
Потом головокружительный спуск перешел в скольжение по долинной лыжне, и с детской простотою представилось, что враждующие стороны каждого квантового противоречия — это параллельно бегущие пары: они не пересекаются и не путаются, совсем как две колеи одной лыжни. И Бор даже улыбнулся такой славной ребячливости уставшей мысли.
А затем эта ребячливая минута сменилась вполне серьезной. Да ведь и впрямь — разве можно сказать, что волнообразность элементарной частицы БОРЕТСЯ с ее корпускулярностью? Разве операция измерения координаты соперничает с операцией измерения скорости? Философски — это БОРЬБА ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЕЙ. Но замечательно, что диалектика такой борьбы еще не открывала: тут противостоящие начала выходят на арену физических взаимодействий НЕ ВМЕСТЕ. Между ними не происходит схватки. И нет победителей или побежденных.
Микромир так необычен, что в классическом описании этой его необычности противоречивые образы и операции предстают как совершенно несовместимые. Или — несовместные. Электрон и световой квант — это частицы-волны по своим ВОЗМОЖНОСТЯМ. Но только одна из этих равноправных возможностей реализуется в одном эксперименте. А в лаборатории не происходит ничего иного, кроме того, что может происходить в природе.
Наш единственный язык познания сохраняет могущество и в микромире оттого, что классически несоединимые черты атомной действительности не исключают, а ДОПОЛНЯЮТ ОДНА ДРУГУЮ!
…Можно, конечно, лишь гадать, так ли оно было, но исторически верно, что именно в феврале 27-го года Бор пришел к этой освобождающей мысли. Тогда, в норвежском одиночестве, он действительно впервые произнес этот глагол — ДОПОЛНЯЮТ! Пока только глагол, без громкого и всеохватывающего — ПРИНЦИП ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ. И без еще более громкого — ТЕОРИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ, как продиктовал он Паули уже на берегу Комо. (И как позднее Паули предлагал называть квантовую механику по сходству с теорией относительности.)
Однако сама идея, что несовместимости не исключают, а дополняют друг друга, она-то и была решающим шагом. И тридцать с лишним лет спустя Гейзенберг недаром уверял историка, что Бор привез с собою из Норвегии свой знаменитый Принцип комплементарности. Правда, в свете уже знакомого нам рассказа Оскара Клейна о последующих муках тисвильского лета 27-го года слова Гейзенберга выглядят как округление истории. Но он-то имел право на такое округление: он первым — сразу и драматически! — убедился, что Бор выходил в снегах Норвегии свое понимание непонятного.
Еще не сбросив штормовки на руку и не скинув лыжной шапочки, похожий на забредшего в столицу охотника-промысловика, Бор приостановился в институтских воротах на Блегдамсвей и влюбленно оглядел трехэтажную квантовую обитель с мансардой. На его обветренных губах была несмелая улыбка возвращения. Из подъезда студенческой припрыжкой зябко выскочил ему навстречу Гейзенберг.
Они смотрели друг на друга не без смущения. И оба могли спросить друг у друга: «Что нового?» И оба могли ответить: «Кое-что есть!»
Голос Бора. Понадобится ли нам портвейн?
Голос Гейзенберга. Не думаю!
Это снова было опрометчиво, как полгода назад, когда он не подавил вздоха облегчения после дискуссии Шредингер — Бор.
— Жаль, черт возьми, что меня тогда не было в Копенгагене! — повторил свою присказку Паули (теперь уже в последний раз, ибо их изустная летопись, в сущности, подошла к концу).
Голос Бора. А ты был! Тебя было даже слишком много. Я только и слышал от Вернера: «А Паули это одобрил», «А Паули написал — да будет отныне день в квантовой механике!» Право, лучше бы тебя в те дни было поменьше…
Дело в том, что, пока Бор выхаживал в снегах Норвегии решающие философско-физические идеи, с Гейзенбергом повторилась в Копенгагене гельголандская история. Теперь в заснеженном Фёллед-парке он набрел на новую физико-математическую догадку. И была она не менее замечательна, чем та — островная. И, совершенно как тогда, он поспешил изложить ее прежде всего Паули. Его письмо на четырнадцати страницах ушло в Гамбург 23 февраля. Паули ответил тотчас. На этот раз его суд был еще более милостив. Не дожидаясь возвращения Бора, Гейзенберг превратил черновик своего пробного письма другу в законченную статью. Она-то и была ответом на боровское «Что нового?».