— Похоже, остаточный импульс. Не метеорит же. В БО ноль… Вакуум…
— «Заря»! «Заря»!..
— Да не слышат они нас! — досадливо сказал Бортинженер. — Вот и поработали в космосе…
— Спокойно! — сказал Командир. — А закруточка-то солидная…
Так и не восстановив связь, они прошли сквозь ночь и снова вышли на дневную сторону планеты. Резкий солнечный луч вспышкой пробивал иллюминатор справа от Бортинженера и сек тесное пространство корабля — сверху вниз, сверху вниз, будто острая стрелка обегала часовой циферблат. Нужно было во что бы то ни стало остановить этот луч, эту неумолимую стрелку, сориентировать корабль, прекратить вращение. С того момента как на пульте космонавта вспыхнул аварийный транспарант, смысл полета переменился совершенно. Теперь единственной его целью оставалось спасение экипажа. Причем все, что полагалось сделать для спасения заранее, а вернее, все предвидимое, было учтено на Земле, учтено и заложено в железную память машины — так, чтобы в случае необходимости машина сама разъяла себя на части, высвободив спускаемый аппарат корабля, уронив его, как в сказке настигнутая соколом утка роняет заветное яйцо, а в яйце игла, а на кончике ее жизнь или смерть. От космонавтов в этой ситуации требовалось лишь одно: выжить.
Командира, когда он готовился к первому старту, журналисты пытали, сталкивался ли он раньше в своей летной практике с опасными крайностями — отказом двигателей, потерей управления, вынужденными посадками. Он ответил, что, слава богу, нет, не сталкивался, про себя подумав, что если б хоть разок столкнулся, так, пожалуй, и не сидел бы в мягком кресле, попивая боржоми, не беседовал с корреспондентами. Как всякий летчик, он знал, что самолеты время от времени падают, обязанность знать это входила в неписаный кодекс его профессии. Но он знал и другое. Авиационная катастрофа — редкость, чрезвычайное происшествие. И не только потому, что самолеты находятся, как принято говорить, в надежных руках, а еще и по той причине, что в надежные руки они попадают многократно испытанными, облетанными. Новая его специальность обладала существенной особенностью. Ракета, космический корабль ходят в небо один раз. И как бы безукоризненно ни был отлажен конвейер производства, как бы внимательно ни прощупывали, ни прозванивали каждый элемент системы на космодроме, один раз — это один раз. Вечное испытание.
В первое время в Звездном — правда лишь в первое время — Командир даже сомневался: стоит ли столько времени тратить на поиски выхода из положений самых невообразимых, исключительных? Методисты прямо-таки изощрялись, придумывали их. Да и только ли методисты? На экзамене по СОУД (системам ориентации и управления движением) — а за столом комиссии сидели не просто специалисты, но, так сказать, первоисточники всей премудрости — ему задали девяносто шесть вопросов. Мишка, сын, школьник, искренне посочувствовал:
— Ну, па, и придираются у вас!
Однажды на тренировке он ориентировал корабль, а условия ему все усложняли и усложняли, но Командир — ничего, справлялся, успевал, пока вдруг не отключили автоматику, так что задачу пришлось решать заново, в считанные секунды переосмыслив множество данных, и тут уж он не был вполне уверен, правильно действовал или нет. Оказалось, что в общем правильно. Но из тренажера Командир вылез взмокший и злой. Скинув тапочки, зашнуровывая ботинки, не сдержался, сказал:
— Это, братцы, все же чересчур…
— Ничего, бомбер! — засмеялся Леонов, наблюдавший за тренировкой. — Вот придется сажать кораблик на руках где-нибудь за Уралом, еще и спасибо скажешь.
Что правда, то правда, береженого и бог бережет. Хотя — и это он тоже понимал — всего не предусмотришь. Когда погиб Комаров, они собрались в кабинете у Гагарина. Гагарин только что вернулся с места катастрофы. Рассказывал скупо, точно подгоняя слово к слову. Кабинет был точно такой же, как показывают теперь экскурсантам. Но не тот. В другом доме, которого давно уже нет. И карта на стене висела точно такая же. Но тоже не та. На той карте Гагарин написал одно слово. Он закончил рассказ, повернулся к карте и поставил отметку где-то возле Оренбурга. А потом, помедлив, написал своим четким почерком это слово: «Начало».
Они были опытные, уравновешенные, раз и навсегда выбравшие свою дорогу люди, каждый из них сознавал, что дело, которому они служат, есть дело новое и трудное, а потому связанное с риском, и рано или поздно, но неизбежно — неизбежно — подстерегают их потери. Кого, где, когда, почему? Кто знает… Вот не сработал парашют. Глупость какая! А нет Володи, Владимира Михайловича. В их-то жизни все осталось по-прежнему, а его нет. Да полно! По-прежнему ли? Может быть, Гагарин для того и написал это слово, чтобы в день, когда неизбежность впервые проявила себя, заглянув в глаза каждому, они молчаливо пообещали друг другу, что все равно пойдут дальше…