Ему было маетно.
Когда же Королев — за день до старта — распорядился, чтобы они с Феоктистовым провели последний инструктаж Гагарина, то он поначалу даже обрадовался, хотя и понимал всю бесполезность этой затеи.
Гагарин в сто первый раз отвечал на в сто первый раз задаваемые ему вопросы: какую кнопку нажать, что повернуть, если откажет автоматика и придется садиться вручную, посматривал на них иронически — все он прекрасно знал! — но служба есть служба, и они, испытывая неловкость друг перед другом, продолжали эту службу педантично исполнять. Делали это даже не потому, что таков был приказ; они на себе ощущали нервозность обстановки, сами удивлялись ей — ведь не первый же пуск! — понимали, отчего она идет, а потому хотели успокоить Главного.
В кармане у Бориса Викторовича лежала красная ленточка. Он сунул ее туда почти непроизвольно — некуда больше было деть, она была на заглушке одной из его систем: такие ленточки — их было восемь — специально привязывались к заглушкам, чтобы, не дай бог, про них не забыть.
Потом он попросит расписаться на ней Гагарина, Келдыша, Королева. И будет рассказывать об этом с некоторым смущением, как о детской забаве, очаровательно похохатывая: «Ха-ха, взял автографы!» — но и с явным удовольствием.
Ночью он прекрасно выспался, как, впрочем, и все космики, которым на стартовой площадке делать было нечего.
Королев, как написано уже в сотнях книг, находился в состоянии беспрерывного движения.
Часа в четыре взошло солнце, и наступил этот день, вошедший во все календари как в святцы.
Когда подошло время, Главный и космики спустились в бункер, расположенный непосредственно под стартовым комплексом. Раушенбах же, зная, что оттуда ничего не увидишь, отправился под специальный навес, километрах в двух от старта: взлет ракеты он видел от начала до конца, пока она не скрылась в небе.
Прошло разделение ступеней — одной, следом второй. Пришел час волноваться космикам. Потом волновались все. Потом пришло сообщение о благополучной посадке. И ликовали тоже все.
Ощущение грянувшего праздника охватило, захлестнуло их. И спасло.
Их спасло то, что они все были вместе. Только одно, большое, единое в этот момент, общее их сердце могло пережить такую радость, не давая навалиться усталости и вдруг образовавшейся пустоте.
Они шли к этому дню всю свою, такую нелегкую жизнь. Шли через боли и радости, через неудачи и отказы систем, через житейские неурядицы и человеческую подлость — шли и дошли! Такие минуты стоят многого, и не всем — ох, далеко не всем! — их доводится испытать.
Неподалеку от старта руководство космодрома стихийно организовало мини-банкет. Королев грохнул бокал шампанского об пол. И Раушенбах — какая же несуразица приходит порой в голову в самые высокие минуты! — вдруг представил себе, как горестно вздохнула кастелянша, отвечавшая за сохранность посуды на Байконуре…
И вот они уже летели к месту посадки.
Веселье постепенно улеглось, и Борис Викторович, прикрыв глаза, откинулся на самолетное кресло. Солнце играло на его высоком покатом лбу, на давно уже появившейся голизне, на подернутых изморозью, обрамлявших ее волосах — на всей его большой, отлично слепленной природой голове.
«Ну вот, слава богу, с этим всё, — думал он. — Взять бы теперь отпуск и махнуть с девчонками в путешествие… Да и Вере надо отдохнуть… Нет, не отпустят… Какой отпуск? «Восход» «горит»…»
Он почувствовал себя школьником, которого отпустили с уроков — учитель заболел, — но которому через пару часов надо снова возвращаться за парту…
И вдруг остро затосковал по дому.
Волна накатила и ушла. И Борис Викторович уже переключился, вспоминал своих ребят: все они вместе с ним пришли из института в КБ, в его отдел управления движением летательных аппаратов, многим пора давно защищаться — материала достанет всем. Он же еще несколько лет назад написал и защитил докторскую диссертацию совершенно по другой теме — по вибрационному горению: не хотел, чтобы у кого-нибудь даже возникла такая дурная мысль, что он приобретает степени на результатах своих сотрудников.
Сам. Всегда сам.
Позже, готовя бумагу, связанную с избранием Бориса Викторовича членом-корреспондентом АН СССР, его ребята напишут:
«Б. В. Раушенбах изобрел… — следовало название прибора. — Действительно изобрел.
Б. В. Раушенбах открыл… Действительно открыл».