В результате то, как я попал туда, было такой совершенно репортерской историей, конечно. У нас в это время активно работал Российский фонд помощи, который был создан по мотивам существования газеты «Не дай Бог!», функционировавшей в 1996 году, накануне выборов президента России. И в чем-то, а большое количество людей настаивают, что во многом, я считаю, оказавшей влияние на эти выборы. В последнем номере мы напечатали, когда уже было ясно, что победили товарища Зюганова, и притом триумфально, письма людей, которые читали эту газету (а они не могли ее не читать, потому что она распространялась тиражом в 10 млн экземпляров, на прекрасной бумаге, к тому же еще и бесплатно; это было единственное издание, которое лежало во всех почтовых ящиках страны; формата — как тогда называли — «Правды»).
И там был адрес редакции. Люди брали в руки эту единственную доступную им газету, видели этот адрес — а они же еще помнили, что можно написать в газету, и получить ответ, и решить проблему. И мы получали просто мешки писем с просьбами о помощи. И тогда Володе Яковлеву, владельцу «Ъ», пришла в голову светлая идея сделать Российский фонд помощи, которым занялся Лева Амбиндер, работавший в газете «Не дай Бог!» не помню уже даже кем. Сейчас это грандиозная организация, у него там 300 человек работает. Называется она сейчас «Русфонд» — как я понимаю, так короче. Но выросла она оттуда, из Российского фонда помощи.
И, в общем, мы с сотрудником Российского фонда помощи обратились с просьбой взять нас на борт с родственниками, которые летели в Видяево из Москвы.
Просьба была законная, потому что мы реально хотели помочь: мы хотели составить полные списки, которых не было тогда; и благодаря нам, кстати, они появились — точные списки подводников — в общественном пространстве. Они до этого были такие сбивчивые, противоречивые. Даже там, на месте, в Видяеве. И мы занимались тем, что составляли их; и я тоже занимался этим, помимо того, зачем туда приехал.
А вообще, конечно, это было для меня впечатляющее зрелище. Во-первых, мы летели тем бортом только с родственниками. Потом вместе с родственниками сели в два или три автобуса, и — в чем, собственно, впечатляющее зрелище и состояло — эти автобусы выезжают за ворота аэропорта, и я вижу десятки, наверное, даже сотни журналистов, которые стоят по обе стороны автобусов у забора. Стоят, значит, коллеги наши… А я — ну чего говорить, спецкор газеты «КоммерсантЪ» — смотрю на них из-за затемненных окон этого автобуса и еду дальше прямиком в Видяево.
По-журналистски это было, наверное, то, что тогда было нужно. И жили мы вместе с ними на пароходе, и со многими тогда просто породнились, я считаю. И большая часть моей работы там была не журналистская, а именно в качестве сотрудника этого фонда. То есть я не занимал чье-то место. Мы много сделали.
На встрече с президентом Путиным в Доме офицеров гарнизона Видяево рядом со мной сидела немолодая женщина. Она задала несколько вопросов президенту, и он долго отвечал, так долго, что она, мне показалось, потеряла к нему интерес и спросила меня, верю ли я в то, что он действительно отдаст деньги, которые только что пообещал ей и остальным родственникам. «Я, — сказала она, — не верю, потому что такого еще не было». Она была в курсе ситуации в Южно-Сахалинске, когда после землетрясения правительство России пообещало предоставить всем пострадавшим квартиры и даже дома — и почти никому в итоге ничего не дало. Знала, что, когда взорвались дома в Москве, Лужков свои обещания выполнил, а правительство России опять обмануло людей.
Я мог сам привести и другие примеры, но не стал. Потому что дело-то не в этом. Выполнит или не выполнит свои обещания президент? Не знаю. Хорошо бы, конечно. Но я знаю, сколько других людей, кроме него, хотят помочь людям, попавшим в эту страшную беду, но не знают как.