Все это прозвучало довольно пусто.
В декабре того же года терпение Ельцина лопнуло. В своей резкой речи на саммите ОБСЕ в Будапеште он предупредил, что "еще до того, как наследие холодной войны будет предано забвению, Европа рискует обременить себя холодным миром". Американцы, убежденные в том, что русские безропотно примут изменения, предписанные Вашингтоном, были ошеломлены. Но, как оказалось, это был единичный случай. Клинтон рассудил правильно. Россия была слишком слаба и погрязла в собственных проблемах, чтобы оказать серьезное сопротивление.
Единственной мухой в мази было обещание Джеймса Бейкера, данное Горбачеву пятью годами ранее, что НАТО не продвинется "ни на дюйм" на Восток.
В конце концов, был найден обходной путь. Американские официальные лица утверждали, что заверения Бейкера относились только к размещению войск НАТО в Восточной Германии. Вопрос о том, что будет происходить дальше на восток, никогда не поднимался. Это было нечестно. Строуб Тэлботт, в частности, подтвердил, что Бейкер действительно дал безоговорочное обещание не расширяться, даже если при этом он, возможно, вышел за рамки того, что планировал президент Буш. Но в качестве выхода из положения это было лучшее, что могли придумать в Госдепартаменте, и с тех пор это остается американской позицией.
Другой аргумент администрации Клинтона в пользу расширения альянса заключался в том, что, согласно Хельсинкскому соглашению 1975 года, любая страна могла свободно выбирать, к какому альянсу ей присоединиться, и никакая третья страна, то есть Россия, не имела права наложить вето на этот выбор. Теоретически это было неоспоримо. В идеальном мире право любой страны определять свое будущее должно перевешивать обязательства, взятые другими от ее имени, например, те, которые Бейкер дал Горбачеву. Но это тоже софистика. Великие державы, и в первую очередь Соединенные Штаты, действуют в своих собственных интересах, не считаясь с интересами других. Предшественник Клинтона, Джордж Буш, придерживался мнения, что, как сказал Боб Гейтс, директор ЦРУ, "если не наладить отношения с Россией и Китаем, то все остальное не имеет значения". Буш, по словам Гейтса, отмахнулся бы от восточноевропейцев полумерами и не позволил бы им стать полноправными членами НАТО. Клинтон занял противоположную позицию. Отчасти по внутриполитическим причинам - чтобы обойти Республиканскую партию и заручиться поддержкой на выборах иммигрантов из стран бывшего советского блока, - но прежде всего потому, что он пришел к выводу, что главный интерес Америки заключается в том, чтобы прочно привязать Восточную и Центральную Европу к Западу, Клинтон поставил расширение НАТО на первое место, а чувствительность России - на второе.
С политической точки зрения это выглядело вполне логично. Как говорил Джордж Буш: «Мы победили, а они нет». Клинтон и его команда считали, что русские, как проигравшие в холодной войне, "должны есть свой шпинат" - что заставило даже такого прозападного чиновника, как Андрей Козырев, пожаловаться, что американцы "добавляют оскорбление к травме, говоря нам, что в наших же интересах подчиниться".
Но в военном отношении, как предупреждал Шаликашвили, это было совершенно бессмысленно.
Восточноевропейский хвост вилял американской собакой. Американская безопасность никак не могла быть укреплена, если бы она взяла на себя обязательства по защите европейских государств, примыкающих к границам России. Фрэнсис Ричардс, занимавший в то время пост заместителя министра иностранных дел Великобритании, вспоминал: "Никто не собирался останавливаться и обдумывать мудрость предоставления им безусловных военных гарантий, что... казалось мне безумием". Это был чистый чек, который никогда не мог быть исполнен, а «выдача чеков, которые не могут быть исполнены, ... разрушает доверие к НАТО как к оборонительной организации». Если не считать этот аргумент пассивностью тех, кого Дональд Рамсфелд любил называть "старой Европой", необходимо спросить, рискнул бы любой американский президент вступить в ядерную войну с Россией, чтобы защитить Латвию или Эстонию. Даже в разгар "холодной войны", в 1970-х и начале 1980-х годов, Франция и Германия сомневались в готовности Америки встать на их защиту в случае советского вторжения, если это повлечет за собой тотальный ядерный конфликт. С точки зрения европейцев, эти опасения были вполне обоснованными. Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну только в 1917 году, когда уже было ясно, что Германия проигрывает, и оставались в стороне от Второй мировой войны, пока сами не подверглись нападению в декабре 1941 года. Не было никаких оснований полагать, что в новом конфликте Америка поведет себя иначе.