Когда стало ясно, что Горбачев нацелен на нечто большее, чем просто косметические изменения, Путин воспринял это с большим энтузиазмом.
Если раньше он и его коллеги в Дрездене читали западногерманский политический журнал Der Spiegel, чтобы узнать последние новости, то теперь стояла очередь за литературным еженедельником "Литературная газета" и "Огоньком", который зарекомендовал себя как знаменосец перестройки и был, безусловно, самым смелым советским журналом своего времени. В другом новаторском журнале - "Новый мир" - были опубликованы "Доктор Живаго" Бориса Пастернака, "1984" Джорджа Оруэлла и эпическая хроника сталинских лагерей "Архипелаг ГУЛАГ" Солженицына, которые ранее были запрещены.
Для россиян это было одно из тех необыкновенных, приподнятых, обескураживающих времен, которые страна переживает, пожалуй, раз или два в столетие. Как в 1960-е годы в Западной Европе, когда послевоенное поколение отвергло культурные и социальные традиции старших, так и в Советском Союзе в 1980-е годы были отброшены ранее не подвергавшиеся сомнению догматы коммунистической веры, и люди позволили себе думать и говорить то, что еще недавно было немыслимо.
Для поколения Путина это было захватывающе. Для руководства Восточной Германии и "Штази" это был ужас. Основа созданной ими системы неуклонно разрушалась.
Путин восхищался немцами. Они были организованными и старательными. Они умели работать и веселиться, не напиваясь до слепоты, как русские. Была, конечно, и более тревожная сторона. Посещая Бухенвальд и другие нацистские концлагеря, Агартанов писал: «Трудно было поверить, что сатрапы, управляющие этими лагерями, - такие же немцы, воспитанные так же, с такими же хорошими манерами, посещающие концерты классической музыки... как и те, кто нас сопровождал». Но "настоящим открытием", по словам Путина, стала отсталость политической системы Восточной Германии. Он ожидал, что будет жить в европейском государстве. Вместо этого он оказался в "жестко тоталитарной стране, похожей на ту, какой был Советский Союз 30 лет назад... Все население находилось под наблюдением, как будто оно все еще жило в сталинские времена". Перестройка и гласность были преданы анафеме.
К 1987 году восточногерманские лидеры на встречах с советскими коллегами открыто выступали против политики Горбачева.
В сентябре того же года на встрече с членами Коллегии КГБ министр безопасности Эрих Мильке, самый влиятельный член Политбюро после Эриха Хонеккера, заявил, что элементы советского Союза ведут "идеологическую диверсию" против Восточной Германии. По его словам, он уже несколько месяцев предупреждал, что «враждебные центры немедленно воспользуются гласностью и перестройкой и используют их как прикрытие для своих операций... Основной вопрос - капитализм или социализм. Если [Москва] пойдет по пути капитализма, то о социализме можно забыть».
В то время это выглядело как паника, и собеседник Мильке, начальник Пятого управления КГБ генерал Иван Абрамов, воспринял это именно так. Но Мильке не ошибся. Он, как и Горбачев, видел, к чему неизбежно приведет логика кремлевской политики.
Первые признаки того, что гласность может иметь непредвиденные последствия, появились в Средней Азии, где ветерана, главу Казахской коммунистической партии Динмухамеда Кунаева, этнического казаха, вынудили уйти в отставку и заменили русским, доставленным на парашюте из Москвы. Это решение подогрело и без того тлеющее недовольство казахов российским господством и вызвало многодневные беспорядки на национальной почве, подавленные советскими военными, в результате которых пострадали около двух тысяч человек. В то время Горбачев рассматривал это как единичный случай. Но уже через некоторое время вспышки национализма стали ощущаться и в других регионах. Политбюро раскололось на реформаторов и сторонников жесткой линии, и Кремль оказался не в состоянии выработать согласованную реакцию.
Через три недели после встречи Миэльке с Абрамовым тысяча человек устроила в Ереване, столице Советской Армении, марш протеста, призывая к аннексии Нагорного Карабаха, армянонаселенного анклава, находящегося под управлением соседнего Азербайджана. Милиция предприняла полусерьезную попытку оттеснить их, но затем разрешила продолжить демонстрацию. Четыре месяца спустя, в феврале 1988 года, сотни тысяч армян вышли на главную площадь Еревана, требуя возвращения территории.